Лолотта и другие парижские истории - Анна Матвеева

К Новому году я отношусь спокойно. Когда Янка была маленькой, мы с женой, конечно, делали всё честь по чести – ёлка, гирлянды, подарки, фейерверки. Потом дочь выросла, уехала на учёбу в Штаты, а мы с женой развелись.

Лёня Яковлев разводился много раз – в какой-то момент все перестали считать. Обычно в таких случаях новая жена похожа на генетически улучшенную версию прежней – но у Лёни всё было необычно. Он, вообще, был странный, но эти странности выглядели, если можно так сказать, относительно нормальными. Например, он мог прокатить меня с важной игрой, которой мы оба ждали – потому что в этот вечер, видите ли, тренировка его любимой команды! Или, когда мы договаривались поехать вместе на стадион, а жили тогда оба на Юго-Западе, он почему-то предлагал встретиться на Уралмаше, потому что «там удобнее». Всё это было, разумеется, странно, но не имело никакого отношения к тому, что случилось с ним прошлой осенью.

Новогоднюю ночь я проспал. Это очень приятно: укладываться в кровать и знать, что все твои так называемые близкие именно сейчас пьют и поют, танцуют и блюют, плачут в жилетки и рвут на себе рубахи. Есть в этом что-то мстительное, высокомерное и очень, очень приятное. Но уже к следующей, первой ночи нового года я одурел как от одиночества, так и от аквариума внутри ноутбука. Тем более, в чате вдруг появилась последняя жена Яковлева – зеленая точка напротив её имени была как разрешающий сигнал светофора. Давай, напиши Наташе Яковлевой! Поздравь её с новым годом от всей души, или хотя бы от той части, что осталась. А если не решаешься – прихлопни этот чат, как комара, крышкой ноута, и сбеги на улицу. За окном комнаты, любовно выбранной моим невезучим приятелем, бурлит, как вскипающая вода, улица Сены. Люди вечно готовы любоваться собой в Париже.

Пока я взвешивал силы, Наташа решилась. Конверт с непрочитанным сообщением бился, как трусливое сердце.

"Прив!"

Она общалась как подросток.

Я ответил:

"Привет, Наташа, с новым годом, будь счастлива сегодня – и всегда!"

(Мой универсальный шаблон для поздравлений, – важно помнить, кто был им уже осчастливлен).

Наташа написала:

"Спс! И тебя – туда же!"

(А вот это – шутка Лёни).

"Как ты сама?"

"Норм".

"Ещё раз с праздником", – написал я вне себя от счастья, что наш разговор не коснулся Лёни – мы виртуозно, как саперы или танцовщики, обошли стороной мину. Моя правая нога была уже в ботинке (я всегда начинаю обуваться с правой – это хорошая примета), сейчас я отправлю Наташе прощальный смайл и выйду, наконец, из комнаты. Какой бы она ни была уютной (а она была именно такой), за последние сутки, – да что там, за целый год, уместившийся в двадцать четыре часа, я устал от того, что в ней ничего не меняется. Особенно удручала картина на стене – даже в самых дорогих (а это был именно такой) отелях на стены вешают чёрт знает что. Картина выглядела так, будто её успешно использовали в борьбе с гигантскими комарами – лупили холстом направо и налево, а потом растянули и бережно обрамили. Окровавленное полотно могло украсить стены абортария или галереи современного искусства, но в четырехзвездочном отеле оно выглядело, мягко говоря, ошибкой. Зашнуровав левый ботинок, я снял холст со стены и сунул в шкаф, за сейф. Пусть привидения радуются.

Пока я боролся с искусством, Наташа прислала ещё одно сообщение:

"Ты видел?"

Не буду отвечать.

Тем более, я ничего не видел – это чистая правда. Я уже сутки сижу в номере и пью вино из долины Луары. Русский канал мне даже в голову не приходило включать – смотрю местный спортивный, где, к сожалению, не показывают ничего выдающегося, а новости читаю в Сети.

Что я должен был видеть?

Сейчас я не хочу об этом ни говорить, ни думать, ни писать.

Но если бы меня вынудили раскошелиться на «искреннее мнение», сказал бы следующее: то, что случилось с Лёней Яковлевым, я считаю трагедией.

На улице Сены стемнело, как и во всём прочем Париже. Двое очень молодых людей – девчонка не старше Янки! – смачно целовались посреди дороги, и все вежливо обтекали эту пару, как будто она была занята важным делом – ремонтировала, к примеру, асфальт.

И я сделал точно так же, потому что девчонка чем-то напомнила мне дочь.

Улица Сены – оправданное название, она ведёт – и довольно быстро приводит – к реке. Справа виден мягко подсвеченный Нотр-Дам. Сложно сказать, красиво это, или нет – когда вид настолько растиражирован, он не вызывает никаких откликов.

Было довольно холодно, и я пожалел о том, что вышел из гостиницы. Можно было сидеть дальше, запас вина и сыра позволил бы продержаться до утра. Мерзкая картина – в шкафу, а завтра – Ольга, и домой.

Мимо прошли два парня в узких брючках, ярких, как у женщин.

Сговорились!

Маша, моя бывшая жена говорила в таких случаях: "Одно к одному". Когда ты не хочешь о чем-то думать, вокруг тебя сгущаются знаки, совпадения, происходят встречи, которых не должно быть…

Но я равнодушен не только к Новому году, но и к мистике. Узкими брючками меня не проймёшь.

Туристы без устали фиксировали себя и мгновенье.

Наташа, третья или четвёртая жена Лёни Яковлева, не похожа ни на Катю, ни, тем более, на Веру, ни на промежуточных Оксан (на Оксан Яковлеву в какое-то время особенно везло). И между собой они все тоже похожи не были – кто-то однажды сказал, что у Лёни отсутствует любимый тип женщины. Вот у меня он был опредёленно – Алиса похожа на юную Машу больше чем родная Машкина сестра.

Лёнины жены были – воплощенное многообразие. Учительница Катя – пышная и смешливая, бело-розовый зефир. Милые оттопыренные ушки, старательно замаскированные прядками светлых волос. Женские журналы, вязаные тапочки, пирожки с кисляткой (так у неё назывался щавель), дочка Юлечка…

Доктор Вера была из другой галактики – неловкая, длинная, рот часто уезжал набок, и ещё она выпивала наравне с нами. Вера произвела на свет сына Стёпу, но запомнилась другим – тем, что вместе с нами смотрела все игры, и знала на память имена игроков высшей лиги. Когда женщина проявляет страсть к футболу, это кажется мне противоестественным. Сложно поверить в то, что футбол их на самом деле волнует. Маша, Янка, не говоря уже про мою мать и Алису, гордились тем, что ничего в нём не смыслят – футбол представлялся им такой же нелепой мужской привычкой, как посиделки в гараже. И это было правильно, нормально. А вот когда Вера вместе с нами орала перед телевизором, потрясая кулаками – вполне представительными, кстати – мне всегда становилось неловко. Она, кажется, в самом деле любила футбол, и разбиралась в нём – а это женщине сложно простить. Другое дело, когда фальшивая болельщица использует мужскую слабость для тайных целей – пытается расширить поле совместных интересов, всегда быть рядом. Но это не про Веру.

Оксан я помню хуже, они были застенчивы и предъявлялись товарищам редко. А про Наташу даже моя бывшая жена однажды сказала: «Миленькая». («Даже» – потому что с добрыми словами Маша всегда расставалась мучительно). Наташа была уютная и понятная, как город, который строили с мыслью о людях, которые будут здесь жить. Хорошая дочь, нежная мать (Лёня взял её с ребенком), прекрасная жена, отличный командный игрок.

Я перешёл через Сену. На правом берегу было тише – Париж успокаивался, как ребёнок, который целый день не мог уснуть, и вот теперь моргает, проваливаясь в сон, а все вокруг ходят на цыпочках:

– Тссс!

Совсем скоро сон маленького человека перестанет интересовать окружающих, а тех, кому он навсегда останется важен, выросший ребенок позабудет сам. Это произойдёт стремительно. Но пока – тссс!

Париж моргал окнами, хлопал дверьми, звенел ключами. То здесь, то там открывали бутылки с вином и шампанским, срывали бумагу с подарков, выкладывали на блюда сыр и пирожные.

Для той давней новогодней вечеринки в Доме печати тоже закупали пирожные и сыр. Стандартные наборы с бисквитной фабрики («ненавижу масляный крем», ворчал кто-то из коллег, скорее всего – Малафеева), сыр сорта «какойужбыл», а еще – колбаса, от которой пахло чесноком сильнее, чем от самого чеснока. Женщины принесли из дома салаты, ревниво заглядывали в чужие миски-ёмкости. «Оливье», «шуба» и «мимоза» кружились в вечном танце. Чья-то тёща самоотверженно напекла пирогов – довольно вкусных. Чей-то муж пожарил шашлыки. Польское шампанское – колючее, как дедушкин шарф в раннем детстве, когда мама заставляет «утеплиться» после болезни. Водка, все надеялись, не паленая – большего от неё не требовалось.

Все пришли с мужьями-жёнами, если те были в наличии, а Вадим из отдела культуры привел молодую любовницу – надменную, очень красивую. Я, впрочем, к таким равнодушен – все эти прямые носы, большие глаза, аккуратно вырисованные боженькиной рукой губы… Мне нравятся другие, смешные, полудетские лица, – такие девушки-мартышки, которых и в пятьдесят не приложишь тяжёлым словом «женщина».