Петербург - нуар. Рассказы - Андрей Кивинов

«И потом ты, подлая геронтофилица, бедному Китярушке рассказала, что изменить ему пришлось уже с семью разными чуваками… А он все это нам пересказал, и мы стали его дразнить Любитель Прифронтовой Полосы… И вообще вспомнили, что у тебя с пятнадцати лет кличка Нюша Цеппелин, потому что ни хуя не управляемая… И тут Кит обвел нас всех пьяными кроличьими глазами и сказал тот пиздецкий текст, типа: «Вы мне что тут хотите сказать? Что Аня блядь? И что вы все с ней спали? Но вы-то все с ней спали, когда она со мной еще и знакома не была. А я вот, например, спал со всеми вашими женами, когда они уже были вашими женами…» Ну тут началось волнение в партере… Коля Пунин обиделся и сразу ушел… и никогда больше ни с кем из нас не общался, а все остальные оказались серьезные такие собственники и начали Кита пиздить… А я почему-то бился на его стороне… Ну да, у меня уже тогда Юкка была, и я за нее только радовался, если кто-нибудь из друзей мог ее грамотно отодрать, мне-то это тяжело давалось…

В общем, нас тогда отметелили нормально. Хотя нам казалось, что мы сами всех отметелили. И вообще, такие типа крутые «спина к спине у мачты». Так часто после драки… Ань, а я вот не помню, Кит вообще пыхал с нами? Или он тока по синему делу выступал… не считая мохнатого кармана…»

«Слушь, ну он так бухал, что ему еще только дуть с нами не хватало».

«Да не так уж он и бухал, как тебе кажется. Он просто гулял направо и налево, и на бухло все это самое простое списать… — Миша засмеялся. — Он тебя динамил всю дорогу. Что он заснул где-то там пьяный, а ты, дурёна, ему верила».

«Нет, не верила, но я его находила всегда, когда хотела найти. Все явки и пароли у нас были общие. Так, из-за мостов иногда он зависал. И все равно я могла в пять утра за ним явиться, по первой сводке. Один раз я его всерьез потеряла, а потом выяснилось, что его просто все в той же мастёре под диван спящего задвинули, чтобы танцевать не мешал, а то спотыкались об него. Нет, Миша, не было у него такой лафы, чтобы трахаться с другими телками ночью, в удобной постели. Ни хера… Он изменял мне как герой, в тяжелых походных условиях. В автомобилях, в ванных, наверху, над мастёрой, в пустой квартире… на «ебальном» стуле. «Ебальный» стул помнишь? Табачник для какой-то своей барышни принес. И мы все потом его пользовали… В общем, Кит был все же редкая пьянь. И пальцы его, золотые, по утрам дрожали…»

«…в твоей пизде брильянтовой, и тебе это очень нравилось…»

«Кто о чем, а солдат про пизду…»

«Я — жених, Анюта, я к тебе свататься приехал!»

Миша хотел говорить про любовь. А я уж завелась вспоминать про Кита:

«И убили его в пьяной драке!»

«Ань, ты чего? Ты что, до сих пор веришь, что это была пьяная драка? Ты, мать, совсем дура, што ль?»

«А что же это?»

«Аня, это была заказуха. Да я думал, ты знаешь».

«Заказуха… А что он такое сделал? Из-за чего? Из-за бабы какой-нибудь? Я помню, он там Фекину телку какую-то любимую… какую-то Маринку Жало… из-за нее? Бляяяядь… опера Кармен… ебитского разливу…»

«Не знаю толком. Может, из-за бабы… Не, вряд ли из-за бабы-то… Из-за фальшака очередного. Они ж все там сидели в этой мастёре и гнали фальшаки. Вся эта компания «золоторуких», все эти левши — активно блох ковали. Народ-то забогател стремительно. На реставрацию было много заказов, а вслед за реставрацией начинаются заказы на фальшаки…»

Этот «период Реставрации» я, конечно, помнила. Там были иконы, картины какие-то… Иногда мебель появлялась. Я однажды даже помогала из шпона розочки для столика «маркетри» вырезать. Лепестки и листочки. Шпон разноцветный, это было как в кружке «Умелые руки»… по трафарету. Даже мне доверили. И отдельно приходил Линас и отливал ангелов бронзовых… Еще были старинные макеты музейные… рисунки… Я помню, там сидела девка, та, для которой Табачник стул принес, и раскрашивала акварелью прозрачно так — старинные гравюры… Они еще спорили, то ли Немков, то ли Немчинов говорил, что это надо пастелью, а она настаивала, что нет, только акварель, и раскрашивала прямо по альбому, у нее был альбом с такими же гравюрами, это были виды Санкт-Петербурга…

«Миш, но почему именно Кит? Остальных никого…»

«Потому что он был, типа, самостоятельный. Остальные все работали на определенных людей. И все это уходило далеко, куда-то в Грузию… не знаю точно. А у него появился вдруг свой клиент. Как раз здесь, в «Европе», он с ним встречался. Ну хрена ж теперь восстановишь, что там случилось. Ну вроде это были другие бабки. И соответственно, другие правила. Он что-то там закосячил, что-то ушло за кордон, и оказалось, что хорошие люди попали. На такие серьезные зеленые бабки. Я не в курсах толком, но история примерно такая… Да ведь когда его убили, ты уж и не жила с ним? Ты уж вся была в этом своем следующем… кто там был? Король Джаза?»

«Призрак Оперы… Был Призрак Оперы. Это уж навсегда».

Потом мы опять сидели внизу, в кафетерии, который теперь назывался «лоунж».

Опять болтали и вспоминали прошлое. Какое-то уже другое прошлое, то ли следующее, то ли предыдущее… До хуя, оказывается, накопилось этого прошлого.

Миша загрустил…

«Ты не меняешься… Аня, почему ты не меняешься?»

«Да я менялась в середине. В тридцать, в тридцать пять. А после сорока опять как-то похудела… Это старость. Конец цветущести».

«Старость твоя похожа на юность. Ноги вон опять как макаронины стали. И лицо точно такое, как тогда. Давай, поедем со мной… Мне там одиноко…»

«Эй, не богарть зет джойнт, френд, пыхнул, передай товарищу… Я зато желание придумала: хочу на крышу Малегота. Как тогда. Помнишь, мы летом любили туда выходить ночью… С крыши мастёры можно было легко перелезть…»

«Ну, это хуйня-желание. Даже не интересно, там щас, наверное, кровельщики работают. И скользко. Да запросто».

«Нет, не запросто. В Малегот сейчас вообще не пройти. Там суперохранная система».

«МНЕ не пройти? Ты шутишь?»

Последняя перед отъездом Мишина должность называлась «младший администратор Малого государственного оперного театра» — того самого, который в народе называли Малегот — чуть искаженная аббревиатура.

Теперь театр назывался Михайловский.

«Там теперь вообще карточная система входа. Электронные карточки. Еще и разного вида. Одним можно ходить в одни места, другим — в другие, большинству можно ходить не всюду. Есть карточка «вездеход», по ней можно всюду ходить. В общем, если ты всемогущ, выведи меня на нашу крышу, такая моя мечта. Выведешь на крышу — поеду с тобой в Лондон».

«Легко, Аня, легко! Хочешь на крышу — выйдем на крышу, будет тебе Призрак Оперы, споем: "Я сам себе и солнце и луна… inside your mind!"»

Я даже не верила, что это возможно.

Но вот же — мы стоим на ТОЙ самой крыше.

Вошли в театр как зрители. И прямо в пальто нырнули куда-то, в потайную дверцу, он открыл карточкой, попали на потайную лестницу и долго шли по ней, и потом спрятались в какую-то потайную комнатку. Нужно было ждать, пока кончится спектакль и все уйдут.

Все было сложно. Там, в театре, были еще и бабушки-билетерши — бдительные, но были еще и охранники с электрошокерами.

Театр при новом директоре по степени охраны напоминал военный завод времен совка. Бакалейщиков оказался реальный герой. Он где-то надыбал карточку «вездеход».

А про потайные дверцы и комнатки он помнил.

«Как ты помнишь? Столько лет…»

«Вообще-то я рассеянный стал».

«Это от травы».

«Ну да, и вот и Света так говорила. А чего-то вот типа ненужное, наоборот, помню».

«На хер ты куришь траву с утра…»

В потайной комнатке пока сидели, опять вспомнили эту малооперную жизнь.

Я-то была питерская, и Миша Бакалейщиков тоже.

А вся компания художников — из когда-то, сто лет назад, приехавших и поступивших на «худпост» в Театральный.

Они все были друзья еще по общаге.

Немков, Немцов и Немчинов были уралосибирские люди, а Табачник и Пасечник — западноукраинские.

Хотя Немчинов был казанский татарин. Это вспомнил Миша.

Почему он так все помнит? Он же курит траву с утра…

Потом мы пошли по тайной лесенке дальше и вышли на крышу.

Как тогда. Только тогда обычно было лето и белая ночь.

Зимой как-то и в голову не приходило по крышам лазить.

Зимой мы были на крыше впервые.

Ветра не было.

Холода не было.

«А хули; почти плюс два сегодня…»

Не было завораживающей красоты Петербурга.

Не было гиперборейского льда.

Кругом лило, хлюпало, чавкало…

На площади лежали ошметки черного снега.

«Осторожнее, Аня, не поскользнись…»

«Да тут нету льда. Все растаяло. Иди сюда, я тебе покажу что-то, иди давай, да перешагни ты эти балясины, иначе не увидишь…»