Петербург - нуар. Рассказы - Андрей Кивинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А на фоно в «Ольстере» играл один чувак… Зуй, просто гений.
Просто слухач настоящий. При этом он учился себе на инженера.
Потому что его папа так хотел.
А с Мишей мы с тех пор подружились, ну, конешно, это он содействовал тому, чтобы меня взяли на борт шхуны, все это мое пение началось благодаря ему. Тем более, я была еще несовершеннолетняя. А он тоже учился — в том же «Кульке» когда-то, только он был меня на семь лет старше…
Шала[3] кончилась… И солнце уже светило сквозь Пушкина.
На голове у Пушкина сидели мелкие птицы: воробьи и голуби.
А вокруг летали еще и крупные птицы вороны и чайки. И все они кричали на своих языках. Ну воробьи, положим, чирикали, и голуби мелодично клекотали. Но вот эти крупные птицы издавали звуки чудовищные, особенно для человека, который покурил нормально и хочет покоя. Какие-то вопли, стенания, ужас. И удивительным казалось, что язык птиц называется «пение».
Все равно — уходить из садика не хотелось. На свинью уже пробило, конешно, но лень еще сопротивлялась свинье, тем более, все ночные места были какие-то невкусные. И стоило потерпеть и дождаться открытия «Прокопыча» или «Фрикаделек» — прямо тут, на площади.
Хотя ясно было, что до девяти мы в этом садике не дотянем.
У Лехи были еще шишки в маленькой индийской баночке…
Чайки и вороны поднялись и улетели на крышу Малегота…
Миша Бакалейщиков, Человек Из Прошлого, тогда свалился как снег на голову. В конце февраля.
И не из Штатов, а почему-то из Лондона.
Нашел меня — специально искал.
Мы сидели в кафе — в «Европейской», все на той же площади.
Была страшная скользкая зимняя оттепель — черный снег.
Говорили о Прошлом.
Говорили друг другу: «Дай мне сигарету…»
От Миши ушла жена.
Пятая или третья.
«Это потому, что ты куришь траву с утра!»
Сейчас в Лондоне он работал на каком-то мифическом Русском Радио.
Но туманно намекал на близость свою к опальному двору.
То ли Гуся, то ли Березы…
«Я вообще могу все! Ну, придумай любое желание, и я его исполню. Чего ты хочешь? Хочешь, отвезу тебя завтра в Лондон?»
«Я хочу… В Лондон — это теперь слишком просто. Надо подумать… в сказке всегда три желания. А ты мне, выходит, одно предлагаешь. Значит, надо что-то неебически сложное тебе придумать…»
«Ну давай, думай — одно сложное. Выполню — выйдешь за меня?»
«А на хер тебе на мне жениться? Мне сорок…»
«…пять — я помню. Да я уж на молодой женился. Последняя была молодая — Света. Надоело. А на тебе я никогда не женился».
«А всегда мечтал?»
Я засмеялась. И Миша тоже смеялся. Он никогда не мечтал. Всегда, сколько мы были знакомы — он был женат. То на завотдела в «Березке». То на финке, то на шведке, то на известной балерине, то на знаменитой модели. Все его браки служили «машине социального становления» — так он сам говорил.
В постели, затягиваясь красиво «дежурной» сигаретой: «Понимаешь, девочка, я не могу на тебе жениться. Я давно уж превратился в машину собственного социального становления…»
Когда-то я радовалась неизменным приездам роскошного Бакалейщикова — то на «мазде», то на «хонде», то на «хонде», то на «мазде»…
Походам в рестораны и кафе, ночевкам в дорогих гостиницах, развеселому сексу спортивного характера, со всякими там интересными заграничными фенечками…
Я говорила: «Давай не пизди — скручивай».
А он мне пел песенку из «Беспечного ездока»
Don’t bogart that joint, my friendPass it over to meDon’t bogart that joint, my friendPass it over to me
Rollllll another oneJust like the other oneThat one’s just about burned to the endSo come on and be a real friend…
И объяснял, что в современном английском есть такой глагол «to bogart».
«От Хамфри Богарта, честно! Он появился после фильма «Ревущие двадцатые», там в начале в окопе Джим Когни дает Богарту затянуться своим бычком, а тот сразу, с одной затяжки этот бычок до конца выкуривает, ничего Когни уже не оставляет… Это хипповской такой глагол, типа, затянулся, так не «богарть», а передавай дальше товарищу… «Ревущие двадцатые». А у нас он почему-то назывался «Судьба солдата в Америке». Хотя они там солдаты только первые пять минут, именно вот эта сцена, в окопе. А потом они все, на хер, бутлегеры уже… А ты, наверное, не видала это кино… В твое время оно уже и из «Повторного фильма» куда-то исчезло. А я вот еще помню… Все-таки семь лет разницы — это много. Именно по фильмам это заметно… ну и по музыке тож… A «Easy Rider» в совке и не показывали, пока видешники не появились…»
«Давай не пизди, забивай…»
И вот мы опять рядом. И даже номер у него опять в «Европейской».
И постель по-прежнему больше с элементами спорта, нежели медитации. Странно для травокура…
Он опять рассказывал про старое кино. У него в Америке обнаружился двоюродный дед.
«Ты прикинь, Ань, его звали как меня — Миша Бакалейщиков! И он работал композитором в старом Голливуде, писал для фильмов с Богартом. И с Лорэн Бэккол. Настоящую такую классную киномузыку… Эти киносы у нас шли в «Повторном фильме» на Ваське, помнишь? Трофейные и еще по лендлизу… И я тебя учил, как глаза надо подымать, когда прикуриваешь…»
Потом мы вспоминали нашу старую компанию, смешанную уже из разных обитателей площади.
Времена, когда все паслись во внутреннем дворе Малегота.
Макетная мастерская была в бывшей адмиральской квартире — такая анфилада проходных комнат, а сбоку еще и коридор.
Дом забрал театр, снизу и сверху стояли пустые нежилые квартиры.
И зайти в этот двор можно было просто в подворотню — без всякой охраны.
В середине восьмидесятых там работала целая компания художников.
И ко всем таскались друзья. Туда ходили другие художники, ходили музыканты… Актеры из близлежащих театров: из Оперетты, из Комиссаржевки, из Комедии…
Ходили и корсары: фарца, валютчики… проститутки из «Европейской».
Просто артистические бляди — «подруги поэтов», сопутствующие таким компаниям…
Художников звали смешно: Немков, Немцов и Немчинов.
И еще двух звали Табачник и Пасечник.
Приход в мастерскую человека по имени Бакалейщиков — всех уж развеселил окончательно.
Табачник, Пасечник и Бакалейщиков — дружили тесно между собой.
Немков, Немцов и Немчинов — наоборот, всю дорогу ссорились.
А Кит их разнимал…
Кит объединял всю эту компанию, он всем им делал макеты.
И ссорились часто из-за очереди к Киту. В самой первой комнате стояла огромная ванна, и Кит там разводил аксолотлей. Однажды он поссорился с пожарниками, они потом пришли и аксолотлей отравили.
Еще Кит собирал коллекцию чугунных утюгов.
Я однажды рассердилась на Табачника и кинула ему утюг в голову. Слава богу, промахнулась, могла бы насмерть.
Я всегда чем-то кидалась и била людей бутылками по голове — запросто.
Еще с детства. Ну а чего делать-то? Жизнь — борьба.
Иногда там, в мастёре, возникали драки — пьяные художники выясняли отношения не хуже корсаров.
Но не из-за очереди к Киту. И не из-за бабла. Драки все ж таки из-за телок в основном были. Типа: «Не богарть этот джойнт, сука, пыхнул — передай товарищу!»
«Ань, а помнишь ужасную историю, когда ты уехала в Одессу с Африканом и всей его шайкой, вы там музыку делали для хуйни какой-то детской, ты играла училку пения, которая детей джаз-року учит вместо «то березка, то рябинка», а Киток был в тебя влюблен и звонил тебе каждый день из мастёры за казенный счет, а ты ему объясняла по телефону, что там в Одессе с баблом чо-то вас надинамили, и жрать вам нечего, и поэтому ты будешь много блядовать, типа с голоду…»
«Нет, не так! Я сказала красиво, что я объявляю весь наш десант на военном положении и что я теперь буду жить по законам прифронтовой полосы и давать всякому, кто меня накормит ужином. Да там вообще в этой Одессе… именно в том году вообще был пиздец полный. Это ж был год, когда морячкам запретили сдавать вещи в комки. И закрыли толкучку… Сейчас и поверить невозможно. Там еды в магазах не было вообще. В Одессе!»
«Ну да, Упадок Империи… и ты, сучка-певичка, там, в гостинице, веселилась с кинорежиссерами и артистами московскими… еще потом хвасталась, что трахнула старика, который снял "Бумбараша"…»
«Да, это был Феля, наш оператор, такой был чудный… кормил меня, а потом бросил, он сказал, что ему и так мало жить осталось и нельзя долго на одной ляльке зависать, надо еще многих успеть… а еще был старый какой-то казах, великий, ну который в «Андрее Рублеве» играл татарского князя, он еще играл в фильме «Первый учитель» этого учителя… но этот был совсем старый и совсем уж спившийся, я от него сама сбежала…»
