Мать или Новый Вид (Том 2) - Сатпрем

В конечном итоге, Дух раскрывается в Материи. Он наиболее понятен там -- я готов был сказать, наиболее реален, как если бы тот, наверху, был бледной копией, ментальной имитацией. Однажды очень даже может так произойти, что вся наша "духовность" покажется нам чудовищной пародией на нечто иное -- которое по-настоящему и тотально понимается только на уровне материи. И что объясняет весь мир.

Прояснение, универсализация, имперсонализация.

Да, но как сделать это практически, в теле?

Физический разум

Тело начинается в любой точке и каждую секунду.

Вы спускаетесь по лестнице из вашей комнаты, и нечто начинает шептать: О, какой тяжелый день! -- и вам становится тяжело. Вы идете в ванную, и это нечто нашептывает: осторожно, скользко, можно упасть! -- и вы теряете равновесие и падаете. Осторожно, можно порезаться! -- и вы порезались. Вы идете на встречу с кем-то, и это снова шепчет: будь осторожен, он может сбросить на тебя свое плохое настроение -- и вы начинаете раздражаться. Вы чихнули, и тут же опасение: я простудился! -- и вы простудились. Это порождает нескончаемые простуды, несчетные сфабрикованные заболевания, у которых нет ни температурных, ни медицинских диаграмм, но которые отравляют и пачкают и свертывают все -- вуалируют все. Ничто не воспринимается так, как есть: вуалируется загодя. Заранее есть болезнь, расстройство, беспорядок -- все предвидено, до малейшей детали катастрофы. Или же (что реже) оно окрашивает все в розовый цвет -- или желтый, зеленый или индиго -- и все заранее видится в этом свете. Происходит так, как предвидится, просто удивительно, как если бы некий карликовый маг находился там. Но мы придаем этому мало внимания, потому что этот еле заметный голос покрывается нашей идеалистической демагогией, нашими чеканными ментальными решениями, нашими сверхорганизациями... которые дезорганизуются по непонятной причине, внезапно, подорванные непредвиденным, нелепым инцендентом. Так происходит, и все расстраивается. Иногда требуется десять лет, чтобы все расстроилось или появился рак -но это расстройство или рак впечатан в мельчайший шепчущий секрет, который жужжит и жужжит непрестанно, когда вы гуляете, едите, говорите... "Не так быстро, ты устанешь!" -- и вы тут же устаете. "Осторожно, не сделай ошибки!" -- и вы тут же лепите ошибку, почти навязчиво, как если бы щупальца осьминога тихо опутали клетку. "А потом умираешь, ты знаешь" -- да, смерть фатальна. И ты умираешь. Когда начинаешь прикасаться к этому особенному, бескрайнему, несчетному осьминогу, который портит все, вуалирует все и вышибает дух из всего -- но так незаметно, как мягкий бриз, за пределами всякой веры или секундного "размышления" -- то соприкасаешься с грандиозной черной магией, которая ускользает от нас лишь из-за того, что составляет саму ткань нашего существования. Тонкий, почти бессловесный, незаметней самого легкого бриза, он окутывает вас своими вибрациями, иногда как еле уловимый запах или "предвидение", "предчувствие", расплывчатый эмбрион чего-то, притаившегося под опавшей листвой -- и все распадается. Это невидимое и постоянное разложение всего. Не обязательно разложение трупа (это припасено на самый конец), а неуловимое разложение цвета, которое придает миру некое грязное влечение ("грязное" для тех, у кого ясные глаза: для остальных это очаровательное влечение), которое обладает странной силой над тысячью маленьких повседневных обстоятельств -- а иногда и над крупными обстоятельствами, если доза сильнее. И квази-гипнотическим действием на тело.

Конечно, когда вы хоть немного сознаете то, что происходит, вы отгоняете все это. Но оно прилипчиво. Вы отметаете это раз, два, десять раз, но оно возвращается в другой форме, под иным цветом. Вы поразили это: оно уходит вниз и надевает маску святоши, выглядит как ангелочек. А затем, бац! появляется снова. Вы справились с этой трудностью, вымели эту нечистоту пятнадцать лет назад; оно незаметно проскальзывает назад в вашу память: "О! Это старо, к счастью, с этим покончено" -- и мгновенно оно появляется снова, вызываемое памятью, пробуждаемое памятью, как сказала Мать, свежее и игристое, вдвойне энергичное из-за долгой спячки; и все начинается сызнова, как если бы ничего не было сделано. Эта трудность попросту спала пятнадцать лет. Дуновение памяти, неуловимая вибрация -- НИЧТО не исчезло. Есть нечто, некая ткань, которая использует все: встречу с кем-либо, поспешное замечание, чтобы все вернулось снова. И требуется искоренить не одну вещь, одну трудность, одну слабость, одну болезнь, нет -- есть целая ткань, почти телесная субстанция. Денатурированная субстанция. Тогда начинаешь видеть масштаб проблемы, как если бы нужно было выкорчевать вообще все. Как если бы заранее существовала некая гниль. И кажущаяся столь неразрывно связанной с телом, что остается только гадать, можно ли устранить ее, не выбросив из тела саму жизнь.

Это "физический разум". Некое первичное мышление в материи.

Но это даже не "мышление", а дыхание или, скорее, отпечаток. Вероятно, отпечаток или память всех катастроф, через которые должна была пройти материя, чтобы пробудиться к жизни -- катастрофическое пробуждение. Пробуждение от великого, покойного Сна. Материальное сознание, то есть, разум в Материи, был сформирован под давлением трудностей -- трудностей, препятствий, страдания, борьбы. Он был "увешан" всем этим, они наложили на него отпечаток пессимизма и пораженчества, что составляет самое большое препятствие. Это громадное желание избежать катастрофы. Великий базис, грандиозный базис Жизни. Жизнь заложена на этом, на этом НЕТ. "Нет", которое предполагает тысячи и миллионы форм и маленьких заболеваний или маленьких слабостей, которые все жаждут окончательного "нет": смерти. Наконец, покоя смерти. Это совсем неуловимо, в совершенстве покрыто нашим ментальным шумом, нашими евангелиями, нашим социализмом, этим и тем, что является ни чем иным, как маленьким лихорадочным возбуждением на платформе смерти. Мы просто притворяемся на время. Затем мы больше не притворяемся (или оно больше не притворяется), и мы призываем во спасение пеницилин, доктора или пастора или небеса. Но смерть приходит не внезапно, она всегда была там. На самом деле вещи не изменились: они только стали тем, чем уже и были. И мы называем это жизнью. Мы постоянно ходим со смертью, спускаясь или поднимаясь по ступенькам, разговаривая или смеясь... смерть шепчет и шепчет и шепчет... И это может зажать абсолютно все: если вы прислушаетесь к этому шепоту, чтобы подкорректировать или отчитать его, он становится очень изворотливым, он принимает видимость десятка добрых мыслей, каждая из которых представляет особенную ловушку. Это совершенная и бесспорная ловушка, независимо от того, с какой стороны вы посмотрите на нее: с хорошей или плохой. Она обманывает вас во плоти, предвидя заранее ваши мысли и поджидает вас впереди, растянув непредвиденные сети. Правильно думать -- неправильно, неправильно думать -- тоже неправильно. Все запятнано. Но конечно же! Это же РАЗУМ, так что никто ментальнее не сильнее разума. Разум не может подправлять Разум. Поистине полная гниль, укоренившаяся в теле, в каждом рефлексе, каждой реакции, в каждой ложке еды, в каждом шаге, который вы предпринимаете. Вы можете освободить себя от интеллектуальный рассуждений, остановить мыслительный процесс, вступит в освобожденные небеса. Все прекрасно наверху, а внизу бурлит. В самом деле, это борьба с маленькой, поистине микроскопической вещью: привычками существа, способами мышления, чувствования и реагирования... Гран-ди-оз-ная битва с тысячелетними привычками. Она интересна лишь для того, кого интересует ВСЕ, для кого ВСЕ интересно, то есть, для того, кто имеет тот тип воли к совершенству, который не пропускает ничего, ни единой детали, иначе... Ты понимаешь, в тот момент, когда ты находишься в Разуме, разум говорит: "О! нет, нет. Ты попусту тратишь время!" Это не так, но он считает все это пустяками. Но именно эти пустяки составляют саму субстанцию смерти. Наша жизнь сделана из миллиона фатальных пустяков. Может даже показаться, что наши глубины сделаны из непроницаемого осадка глины, составляющего микроскопическую пудру -- суглинистую, плотную и абсолютно черную. И это в сердце клеток, или, скорее, вокруг них. Вуаль рассыпчатой глины. Чуть задень ее -- и она взмоет вверх, как осадок на дне аквариума, и это ночь -- именно эту ночь "живые" называют днем. Они купаются в нем, в том пустяке. Тогда как если вы дадите всему успокоиться, вы наверняка увидите все яснее, аквариум станет прозрачным, но глина все же там, притаилась в глубинах. Так что же делать?

Может показаться, что этот пустяк составляет саму суть проблемы.

Но, несомненно, когда есть чрезвычайная трудность, тогда же сеть чрезвычайный ключ и чрезвычайная мощь. Именно препятствие открывает дверь. Препятствие существует для того, чтобы вести нас к открытию. Смерть -- это окончательное препятствие, которое скрывает от нас величайшее открытие.