Наши звезды: звезда Полынь (журнальный вариант) - Вячеслав Рыбаков

Провокатор, подумал Корховой. Эпатирует нарочно. Но, как видно, от души.

– И мы молились бы на рубанок, - спокойно ответил седой на сцене.

– Уж лучше на рубанок, чем на орудие казни. Рубанок, по крайней мере, символ труда.

– Труд, конечно, почетное дело, - согласился седой на сцене, - но иногда, молодой человек, встает вопрос о целях труда. Что ты делаешь своим рубанком - дом, гроб, приклад для винтовки? И вот когда заходит разговор о целях, тут без жевания сахарных соплей, как вы выразились, никак не обойтись.

– Это вам не обойтись. А все опять-таки очень просто: цель труда - увеличение личного благосостояния. Когда все будут работать и добиваться успеха - тогда-то всем и станет хорошо.

Зал, заскучав от этой схватки, начал урчать, как голодный желудок: сперва украдкой, затем в своем праве. Седой не обращал на ропот внимания, хозяйчик - тем более. Он теперь просто не мог уступить, слишком далеко все зашло.

– Изготовители взрывчатых веществ действительно могут сильно поднять свое благосостояние, продавая продукцию труда террористам, - но как бы их самих не зацепило взрывами.

– Просто надо тщательней выбирать покупателей.

– По каким критериям?

– Ну… э…

– У вас получается - исключительно по критерию цены. Но убийцы и грабители в этом смысле всегда будут самыми выгодными покупателями, потому что деньги даются им легче и они в состоянии предлагать лучшую цену. Тогда, если все пойдет по-вашему, скоро получится, что все люди труда станут трудиться исключительно на преступников.

– Это софистика! - крикнул хозяйчик.

– Ну, разумеется. Все то софистика, чего не понимает Митрофанушка… Садитесь, наша пикировка уже надоела почтенной публике.

Не сказать, что зал Центрального Дома литераторов был переполнен. Прошли те времена, когда вольнодумные беллетристы собирали стадионы - но по нынешним меркам народа подтянулось на редкость немало. Действительно, интересный мужик, с уважением констатировал Корховой уже в третий или даже четвертый раз. Вот в ком чувствуется сила преодолевать превратности судьбы. Вот с кого брать пример…

Зная биографию Шигабутдинова, невольно хотелось спеть песенку Бекаса из советского кинохита про резидента. “Надышался я пылью заморских дорог, где не пахли цветы, не блестела луна…” В конце Совдепа писатель Шигабутдинов, уже тогда известный на Западе, а рикошетом от Запада - и на родине, сел как татарский националист. В начале девяностых вышел и, ошпаренный, стремглав свалил за кордон, как обожженную руку отдернул. За кордоном ему, однако, тоже не прилегло. Надышавшись европейской пылью, принял православие, стал из нормального Юнуса Мустафовича умопомрачительным Прохором Мустафовичем и вот вернулся. И все это время продолжал писать - умно, хлестко, поэтично… Несколько элитарно, конечно, - ну так не сериалы ж ему было наяривать при его-то неуемной неспособности быть таким, как надо. Носились с ним в Европах поначалу, ясное дело, как с писаной торбой, потом помаленьку перестали. После его последней вышедшей в Париже книги флегматичные тамошние интеллектуалы просто-таки перестали его замечать, а интеллектуалы темпераментные принялись наперебой обвинять в том, что он продался Кремлю.

А он был искренним. Корховой с удовольствием читал практически все его книги и статьи - и это чувствовал. Он был искренним и когда шел в лагерь за то, что русские поработили и растлили его многострадальный народ и расхитили его природные богатства, и когда из Англии срывался оттого, что Россия - светоч современности, оплот дружбы народов и взаимопроникновения культур, и за ней будущее, и надо успеть ей об этом сказать, пока она не потеряла под натиском Запада понимания своей роли.

Этот по-настоящему свободный человек жил по совести и потому шел сквозь все тяготы, как вода сквозь марлю. И без малейшей оглядки на дядю. И на тетю; наверное, потому и не женился - чтобы не подвергать никого, кроме себя, превратностям… И не унывал, несмотря ни на что. Лагерь? О, как интересно! Уайт-холл? Тоже ничего!

А над Корховым судьба посмеялась.

Он, кому первому было сделано удивительное, звездное предложение участвовать в программе “Журналист в космосе”, он, благодаря чьему ходатайству и посредничеству то же предложение наутро получили Фомичев и Наташка, он, здоровяк, русский богатырь, оказался непригоден по здоровью! Его отбраковали с ходу, да как! Как унизительно!

Даже рассказать, в сущности, никому нельзя!

“Вы, наверное, очень много пьете… - обескураженно проговорил врач. И затем, вероятно, чтобы как-то смягчить слишком резко прозвучавшую формулировку, поправился неубедительно: - Или, возможно, раньше пили…”

Вот тебе, бабушка, и реликтовое излучение, вот тебе разом Новые и Сверхновые, белые карлики и голубые гиганты. Красное пятно и Крабовидная туманность. Астероиды и гуманоиды в одном флаконе!

В сухом остатке: Фомичев и Наташка успешно прошли предварительный отбор и, того гляди, официально отъедут в Звездный на тренировки, а он - ку-ку, Мария! Сиди в Москве, пиши вприглядку!

Издевательство.

Зачем тебе теперь мышцы, зачем рост и косая сажень плеч, Корховой?

Тем более - он почти сразу понял, что такой расклад, вдобавок ко всему, надежнейшим образом обеспечит полный и долгий отрыв от него Наташки. А свято место пусто не бывает. Просто, как вымя: отсутствующий не имеет шансов. К тому же этот красивый и беззащитный гений Журанков наверняка окажется где-нибудь от нее поблизости просто по службе - и, хотя пока никакого криминала между ними Корховому выявить не удалось, понятно было, что тот на Наташку некое впечатление произвел; а - лиха беда - начало…

И теперь Корховой смотрел на небольшого, но замешанного на редкость густо-седого человека, закаленного прожитой согласно собственным убеждениям жизнью до твердости стального стержня, и думал: ну, ничего.

А в душе свербело: да, но татарин-то, потомок Чингисхана самодостаточный, в тюрьму шел за убеждения, а за что на земную тюрьму обречен я?

За лишнюю рюмку, ни хрена себе, пельмешечка! Анекдот же!!!

И Наташки нет рядом. Полный мрак.

– Вы, пожалуйста, - сказал Шигабутдинов со сцены.

Поднялся молодой парень и вдруг неожиданно густым басом сообщил всему залу:

– Бисмилла иррахман иррахим!

Корховой от неожиданности слегка дернулся в кресле - и, вероятно, не он один. То, что многими людьми все делается и говорится во имя Аллаха милостивого и милосердного, давно не новость для любого россиянина, но, когда это публично и этак вот атакующе заявляет очевидно русский юнец, невольно закрадывается мысль о демонстрации.

Шигабутдинов, не растерявшись ни на миг, что-то очень ладно ответил нараспев то ли по-арабски, то ли по-татарски - Корховой не понял, разумеется, и даже не смог бы воспроизвести. Судя по на миг поплывшему лицу парня, он тоже. Но неофит не дал себя смутить, он явно шел на важное дело, хотя главное, судя по всему, уже объявил: он не одинок в этом мире, как, может быть, кто-то мог подумать; с ним, за ним - вся умма.