Наши звезды: звезда Полынь (журнальный вариант) - Вячеслав Рыбаков

А в школах так и учат до сих пор: Афины, мол, Спарта… Да еще и оценки ставят! Хорошо ли масонскую брехню вызубрил?

Нельзя сказать, чтобы Вовка был в полном восторге от новых товарищей. Те тоже с тараканами. Русских хотят спасти - а сами от Гитлера тащатся, а между прочим, он русских сгноить всех хотел. На самом-то деле, если бы Гитлер Вовке где-нибудь встретился, Вовка бы усатую сволочь придушил.

Да и эти их боевые тренировки и посвящения - гордо и смело всемером на одного… Не по-людски.

Но лучше-то нет! И что-то ж делать надо! Не стоять же на углу, раздавая листовки “Читай „лимонку“!” И уж не мусор же убирать, как малахольные “Наши”! Подумаешь, мусор. Его назавтра все равно опять накидают, вдвойне против убранного, да еще с удовольствием: вот, мол, дураки за нами подгребли, а мы, умные, опять… Не срач надо собирать, а руки ломать тем, кто где жрет, там и срет. И уж простите, братья, невзирая на национальность. Вот тогда подействует.

А отчим знай себе кудахчет: ах-ах, кровавые спецслужбы опять без суда и следствия убили в горном лесу чеченского патриота арабского происхождения! Ах-ах, опять беззаконная чиновничья атака на крупный бизнес! Ах-ах, народ это все одобряет! В стране скоро не останется ни одного мыслящего человека! Русский фашизм поднимает голову! Без всенародного покаяния опасность коричневой чумы никогда не будет преодолена!

А мама знай себе заботится: ты не голодный? Ох, опять где-то рукав порвал… Хочешь конфетку? Твои любимые, с вишенкой!

Однажды после политзанятия младший воевода Розмысл подозвал к себе Вовку.

– Хайль, старший брат.

– Хайль, брат послушник Володимир…

Вовку они тут не переименовали, только из Владимира Володимиром сделали на древнеславянский манер. Предварительно - на время послушания, потом дадут уже имя окончательное, языческое. А был бы он какой-нибудь Борис, сразу бы стал, например, Бориславом, чтобы с Борухом еврейским не было ни малейшей связи.

– Я с удовольствием слежу за тобой и твоими успехами, брат послушник. Ты - леп.

– Служу России, старший брат.

– Два малых посвящения ты прошел, нонича предстоит тебе третье. Последнее и главное, только для тех, кому суждена большая и широкая дорога.

Сердце подпрыгнуло, будто его огрели хлыстом; во рту стало сухо.

Розмысл сунулся в ящик своего стола и вынул пистолет. Протянул его Вовке. Вовка благоговейно взял. Настоящий.

Тяжелый. Жесткий. С гравировкой: надпись “Слава России” и руническая свастика, наша, русская.

Пальцы не дрожали. Хорошо.

Кажется, наконец - дело.

На тренировках он уже работал с ПМ и научился неплохо с ним управляться, даже вполне ловко. Лепо, так сказать.

– Здесь только два патрона, - сказал младший воевода. - Хватило бы и одного, не на бой кровавый я посылаю тебя, но… На всякий случай. Ибо говорят в народе: на грех и курица пернет. А народ зря не скажет, всякое случается… Дело тебе предстоит ответственное. Есть человек, жидовский прихвостень вдвойне. Был мусульманин, крестился в православие. Проповедует. Надо поведать ему, что не ждет его на сем пути удача. И немного попугать, коли начнет артачиться. Выстрелить ему под ноги, например… Или в ноги. Но крови я не требую, не нужна кровь пока. Главное, чтобы понял он: мы бдим и воли ему не дадим.

– А он кто? - не выдержал Вовка.

Младший воевода погрозил ему пальцем.

– Все-то знать тебе надо, - с мягкой укоризной проговорил он. - А зачем? Что за разница тебе? Чурка он. Понял?

– Понял, - нехотя ответил Вовка.

– Вот этот брат пойдет с тобою и укажет врага, - сказал Розмысл.

Рядом с Розмыслом стоял, чуть улыбаясь, мужик лет двадцати пяти. Вовка знал его в лицо: тот был при старшем воеводе то ли порученцем, то ли советником, а то ли и тем, и другим сразу. Появлялся редко. Звали - Ярополк. До сей поры Вовка с ним не контачил, а каков он в деле - не знал. Но воеводе виднее.

Кому-то ж надо в жизни верить.

Уж не отчиму же.

Лебединая песнь соловья

– Вы, пожалуйста, - сказал человек на сцене. Он был невысок, худ, жилист и совершенно сед, с обветренным, коричневым лицом и держался, одиноко сидя за столом с микрофонами, очень прямо. Так классные наездники держатся в седле, небрежно и уверенно придерживая поводья одной рукой.

Вскочил молодой, до высокомерия уверенный в себе мужичок. Прежде, подумал Корховой, в таких безошибочно узнавали комсомольских руководителей среднего звена; теперь столь же безошибочно узнают среднего пошиба менеджеров.

Впрочем, Корховой был в очень дурном расположении духа и оттого язвителен не в меру. Жизнь повернулась к нему жирным задним фасадом.

– А не кажется ли вам, не уважаемый мной господин Шигабутдинов, что жевать сопли с сахаром, как вы в своих книжках, - удел тех, кто заблудился между СССР и современностью? Наше время - время успеха, и тем, кто живет в своем времени, все это не нужно и совершенно не интересно.

– Готов с вами согласиться, молодой человек, - не задумываясь, ответил седой на сцене; глаза его стали колючими и беспощадными. - Еще Екклесиаст советовал в дни радости веселиться и только в дни печали - размышлять. Боюсь, однако, в одном мы с вами не сойдемся - в определении того, что есть успех.

Молодой хозяйчик был полон победоносного задора и не собирался отступать.

– И опять же ваше поколение нагородило тут сложностей на пустом месте. На самом деле все очень просто. Успех измеряется чисто количественными характеристиками. Больше денег, больше автомобилей, больше комфорта, больше электроэнергии, больше площади жилья… Чем больше всего - тем больше успех.

– То есть больше сгоревшей нефти, вырубленных лесов, сожженного кислорода, отравленной воды… Ведь так? Значит, получается, чем успешнее человек в вашем понимании - тем успешнее он превращает землю в пустыню и лишает ее будущего.

– Это все демагогия завистливых неудачников.

– Был еще один очень завистливый неудачник. Он учил: что проку тому, кто приобретет весь мир, а душе своей повредит?

– Это вы про Христа, что ли? - запальчиво и, как показалось Корховому, с подчеркнутым презрением уточнил хозяйчик жизни. - Забодали уже религией… Да если бы у него руки не из задницы росли, он бы стал нормальным плотником, как отец. И не пришлось бы зарабатывать на хлеб, изрекая благоглупости.

Провокатор, подумал Корховой. Эпатирует нарочно. Но, как видно, от души.

– И мы молились бы на рубанок, - спокойно ответил седой на сцене.

– Уж лучше на рубанок, чем на орудие казни. Рубанок, по крайней мере, символ труда.

– Труд, конечно, почетное дело, - согласился седой на сцене, - но иногда, молодой человек, встает вопрос о целях труда. Что ты делаешь своим рубанком - дом, гроб, приклад для винтовки? И вот когда заходит разговор о целях, тут без жевания сахарных соплей, как вы выразились, никак не обойтись.