Наши звезды: звезда Полынь (журнальный вариант) - Вячеслав Рыбаков

Некоторое время она озадаченно молчала. А его зудяще тянуло говорить с нею именно об этом. Она казалась живым опровержением всех мерзостей, и ему невтерпеж было опровергать их ею снова и снова. Бескомпромиссно, в лоб.

– Ну, поучи ты меня, - попросила она.

Он порылся в памяти, пытаясь сообразить, чему бы такому мог научить ее. Федоров… Воскрешение отцов, блин, Страшный суд… Плохо дело, подумал он.

– И вообще, знаешь, я к тебе на спину не просилась, - сказала она.

Тогда он понял, что она все-таки опять обиделась, только старается не подать виду. А его будто черт какой-то бодал.

– Именно, - сказал он. - Там и про это сказано. Русские, мол, всемирно отзывчивые. Сами себя по доброте душевной предлагают в ярмо. Мы ж богатыри, у нас, мол, сил на всех хватит. А остальные уже к этому привыкли и не только благодарности не испытывают, но относятся как к должному. И если русские их на плечи не сажают, а говорят: идите своими ногами, в ответ тут же в крик: как это - своими ногами? Это же притеснение по национальному признаку! Русские хотят нас поработить и истребить!

– Знаешь, это то же самое, что верить, будто панночка взаправду на Хоме летала, - непонятно, но очень сухо сказала она. - Тебе надо прочитать речь Достоевского, где он ввел понятие всемирной отзывчивости русских. Сравнишь.

Он только головой покачал.

На сей раз они молчали долго. Тянулся, пожалуй, уже пятый километр; Вовка начал уставать.

– Ты не устала висеть-то? - чуть принужденно спросил он: очень трудно возобновлять разговор с тем, кого ты явно обидел.

– Нет, - односложно отозвалась она.

Конечно, устала. Руки затекли, конечно. Приподняты, пережаты, кровь отлила… Он постарался покрепче подхватить ее под коленки. Спустить ее наземь и дать отдохнуть? Нет, нельзя, холодно.

– Расскажи еще что-нибудь, - попросил он.

– А я как раз думала об этом, - призналась она. - Только не знала, как предложить. Мне показалось, ты обиделся.

У него точно гора с плеч свалилась.

– А ну, - сказал он, непроизвольно улыбнувшись до ушей, - давай развлекай меня разговорами.

– Сейчас, - с готовностью отозвалась она. - Но ты, пожалуйста, не смейся.

– Почему? - удивился он.

– А потому, что… Потому что я стесняюсь, - честно сообщила она. - Ладно, если захочешь - смейся. Это опять про космос… Тут правда место такое. И звезды. В Москве я никогда столько звезд не видела. Я недавно как уставилась на них - так даже сразу стих придумала.

Это его добило.

– Ты еще и стихи пишешь?

– Первый раз, - утешила она. - Хочешь, прочитаю?

– Еще бы! - ответил он без колебаний.

Она немножко помолчала, набираясь смелости. И сказала:

– Млечный Путь, а Млечный Путь! Уведи куда-нибудь.

Это очень странно прозвучало. Доверчиво и мягко, будто фитюлька обращалась с незамысловатой просьбой к родному человеку. Или к человеку, от которого ждет только добра.

“Мальчик, а мальчик…” - вспомнил Вовка.

– А по Млечному Пути можно далеко зайти… - проговорила она, интонацией дав понять, что под “далеко” имеет в виду отнюдь не одни лишь райские кущи. И, чуть помедлив, закончила: - Но без Млечного Пути - просто некуда идти.

Вовка подождал. Может, это не все, может, есть еще продолжение, и фитюлька театральную паузу держит. Но - нет. Он даже затылком чувствовал, как она робко ждет его восхищения.

– Ну, ты прямо… это… - он порылся в памяти, стараясь взять по максимуму, чтобы фитюльке стало приятно. - Прямо Анна Ахматова!

– По-моему, у меня философски глубже, - серьезно сказала фитюлька.

Вовка только головой качнул: вот наглая… А врет, что стесняется. И тут услышал, как она хихикает ему в шею - сначала тихонько, потом громче, от души. Шее стало жарко, точно летним солнцем припекло. Это она пошутила, облегченно понял Вовка и засмеялся с нею вместе. И будто бежать стало легче.

– Слушай, а может, все-таки расскажешь, зачем тебе космос?

– Трудно объяснить, - отозвался Вовка. - Я еще сам не очень…

– Ой, я забыла! Молчи, молчи, береги дыхание!

– Да ничего, я еще в форме… Просто у меня пока… больше ощущений, чем мыслей. Понимаешь… Людям иногда надо иметь, куда разъехаться. Когда все впритык, непонимания и злости больше, чем на просторе. Я по себе знаю. Это даже между близкими так. А между народами и подавно. У нас в мире столько злости, столько обид… Люди многие уже и сами бы рады от них избавиться… А - въелось. Я вот иногда думаю. Кто-то, скажем, какую-нибудь занюханную долинку между гор двадцать лет делит и поделить не может. А предложить им по целой планете? Не Луну дохлую, конечно, и не Марс… А настоящие, полноценные планеты. Они называются землеподобными, ты, наверное, знаешь. Вот тогда станет видно, кто чего стоит. Кто способен жить сам, тот и будет. Да еще и развернется в полную силу. А кто потянется вслед за теми, от кого якобы хотел избавиться, кого крыл на весь свет… Стало быть, и вправду паразит. Момент истины, понимаешь?

Солнце, будто не желая докучать грубым светом, присело за деревья и, вкрадчиво подзадоривая, оставило их вдвоем. Снег выдохнул таинственную синеву. Просека поплыла. Иногда в какую-нибудь пустяковую пазуху, ненароком сложившуюся из многоярусных ветвей и висячих снежных груд, стреляла тягучая вспышка луча, поджигая золотое пятно на сумеречной лыжне, - и каждое разбрасывало по мглистым сугробам мириады переливчатых искр. То тут, то там… Казалось, мальчик и девочка бегут по Млечному Пути.

Санкт-Петербург-

Рощино-Коктебель,

март-октябрь 2006

© 2001 Журнальный зал в РЖ, "Русский журнал" | Адрес для писем: [email protected]

По всем вопросам обращаться к Татьяне Тихоновой и Сергею Костырко | О проекте