Восточный кордон - Вячеслав Пальман

— Как твои медведи? — спросил Егор Иванович.

— Живут, охальники, здоровеют. Вчера смотрю, медведица пошла за стадом туров. Мясца ей, что ли, захотелось. Так, бочком-бочком к стаду, будто тоже пасётся. Туры, само собой, отходят, травку пощипывают, но дистанцию соблюдают. Она прижала их к леднику, а он метра на два с половиной высотой, такая, знаешь ли, отвесная стенка. Тут она и кинулась в самое что ни на есть стадо, а туры все до единого — прыг, прыг — на лёд повскакали, рога оттуда свесили, смотрят сверху вниз — похоже насмехаются. Ну, медведка и на дыбошки, и прыгает, и пасть разевает, а на стенку, само собой, не заберётся, — скользкая, крутая. Догадалась, запрыгала в обход, нашла место, где пониже, заскочила наконец. Только они её не ждали, смотрю, мячиками понеслись по леднику вверх, через трещины скок-скок, будто резиновые, ну и оставили охотницу с носом. Веришь, аж заревела от досады, хвать лапой по ледышке — от ней осколки во все стороны!

Он хмыкнул и потёр ладонью рыжеватый подбородок. Суровое лицо его осветилось хорошей улыбкой — видать, и жалел он свою незадачливую охотницу, и радовался за туров, легко и ловко обставивших медведицу.

— Вот так-то поживёшь здесь годков двадцать, и роман сочинишь про медведей и про всяких иных копытных, — сказал Егор Иванович, посмеиваясь. — Ишь как ладно рассказываешь, что твой лектор.

— Бог миловал, чтобы сочинять. Карандаш в пальцах еле держу, такой из меня грамотей.

— Ну, а тех, что постреливают, не слыхал больше?

— Будто бы нет, они к югу, вниз подались: куда животина пошла, туда и они. Как ястребы за голубями.

— А у меня Самур пропал, — сказал Егор Иванович.

— Совсем?

— Сбежал с волчицей. У него ж, ты знаешь, есть маленько дикой крови. Ну, а вдобавок я с ним, раненым, плохо обошёлся. Обиделся, полагаю.

— Само собой. В них тоже соображение есть, в собаках-то, как и в любой твари. На ласку — лаской, а что не так, осерчает и уйдёт. Либо от рук совсем отобьётся.

Тема была исчерпана. Они помолчали, потом, собираясь спать, вышли на воздух.

Чёрная ночь подплавилась, из-за хребта выкатилась полная луна, большая, распухшая от прозрачного сияния, переполнявшего её лик. Резко очерченная тень от близких гор легла на склоны и долины. Воздух сделался серебряным, видимым. Глухо шумела река ниже приюта, но это был привычный шум, как тиканье часов в комнате, которое никто не замечает.

Приятели постояли, покурили. Луна взошла повыше, свет её отогнал черноту ночи под укрытие скал и высот. Заблестела росистая жухлая трава, загорелись миллионы неярких бриллиантов. И от этого в горах ещё немного посветлело.

Внизу, где спали леса, взревел олень. Печальный и требовательный призыв его долго колебал воздух, эхом отскакивал от скал и стены леса, потом затих. Ещё один раз прокричал рогач, но где-то очень далеко, и тогда с юга донёсся слабый звук выстрела, потом пауза и ещё два выстрела подряд.

— Слышишь, балуют, стервецы, — сказал Сергеич.

— Ладно, допрыгаются, — со злостью произнёс Молчанов и, затоптав окурок, первым вошёл в домик.

Уже в постели, когда погасили лампу, он спросил:

— Ты не помнишь такого, по фамилии Матушенко? В лесниках он до войны ходил, родом из Саховской, а когда немцы сюда пришли, к ним перекинулся.

— Знавал, — нехотя ответил Сергеич. — Мы с тобой егерей немецких били, а он их к нам в тыл водил. С виду такой услужливый, ласковый, язык у него, само собой, ловко подвешенный. Одно время этого Матушенко хотели сделать старшим над лесниками, речи он умел пулять и начальству в глаза засматривать. Ну, тут война началась, не успели. А его вроде бы потом судили трибуналом и в Сибирь отправили. Ты чего вспомнил прохвоста?

— Когда ходили по перевалу с ветеранами, как раз отыскали ложбину, где с немецкими десантниками врукопашную сходились. Один там и поведал, как Матушенко через Мёртвое ущелье немцев проводил.

— Всякого народа на земле хватает, — философски сказал Александр Сергеевич и вздохнул. — Ну, а этот сгинул в далёкой Сибири, — что заработал, то и получил.

Снаружи загрохотало, тяжёлый гул потряс горы. Молчанов даже поднялся.

— Лежи, это камни посыпались. Тут за речушкой есть такая стенка, всё с неё каменюки падают. Я уж привык, нет-нет да и громыхнёт. Это как раз за берлогой, где мои медведи.

Встреча с группой Таркова состоялась в заранее условленном месте.

Лесники заповедного отдела с тремя верховыми лошадьми и двумя вьючными расположились в укромном уголке над живописной долиной, по которой они поднялись в горы. У них горел костёр, спутанные лошади паслись за кустами, поодаль стояла большая палатка. Целая экспедиция.

Когда Молчанов и Александр Сергеевич отдохнули с дороги и поели, Тарков развернул карту.

— Вот тут, — он ткнул пальцем в зеленые склоны гор, — стоят три берестяных балагана абхазского колхоза. Стадо коз и бычков они пасут почти на границе заповедника, а временами залезают и на запретную территорию. Пастухи, в общем-то, ребята хорошие, они с браконьерами ничего общего не имеют. Но есть там парочка хватких молодцов, вот они и устроили у себя базу для проходимцев. На эту базу браконьеры волокут мясо туров и оленей, а оттуда отправляют вниз, на побережье. Взять жуликов на месте нельзя. Поди-ка докажи, чьё мясо в балагане — туриное или домашней козы из собственного стада? А винтовки они хоронят. Какая наша задача? Когда браконьеры уйдут в лес, перекрыть им дорогу назад и взять с оружием и битой животиной где-нибудь подальше от балагана, чтобы не успели вызвать помощь.

— Засаду, в общем, — сказал Сергеич. — Как на медведя.

— Нас шестеро, устроим прочный заслон. А сколько их будет — не знаю. Ходят не по одному, это проверено.

— Мне попадались трое, — сказал Молчанов и вспомнил костёр в густой лещине и выстрел из-за камней.

Лесники сняли лагерь и шли весь день, прихватили даже ночь. Спали без костра, чтобы не привлечь внимания, а ранним утром поднялись на высоты, с которых открывался далёкий вид на южные отроги Кавказа и на Чёрное море.

Эти красивейшие места описаны пока что лишь одним путешественником — Юрием Ефремовым, советским географом.

Зелёными волнами уходили вниз округлые горы, лишь изредка лесное покрывало прорывалось скальными останцами. Они высились над деревьями, как развалины древних замков, чёрные от времени и самшита, прилепившегося на отвесных стенах.

Дальние горы, уходящие вниз, казались отсюда синим расплывчатым миражем, затянутым в дымку расстояния. А за горами открывалось море.

Море по цвету почти не отличалось от неба, разве что было немного ярче, чем небо, и все время меняло цвет в пределах от розового до синего.