Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

имел никакого права засевать лишнюю площадь про запас. На каждом гектаре обязан был обеспечить полную всхожесть.

Почему-то Назар подумал о Гурте. Он, конечно, все знает, иначе не действовал бы так уверенно. А с чего это Аманлы явился к нему именно сейчас, на ночь глядя? Что его заставило пойти на это признание? Неясно. Как много ему, оказывается, неясно и неизвестно… Спасибо тебе, Машат, удружил!..

Новость оглушила Назара, навалилась непомерной тяжестью, даже из-за стола не подняться. Мучительнее всего было сознание, что эта отвратительная, грязная история раскрылась сейчас, когда у него гостит Байрам. Брат так гордится им, верит ему, как самому себе. Поэму посвятил, надо же! Он после того совещания не знает, как брату в глаза смотреть, а теперь эта мерзость!

А может, не поднимать шума, подождать, пока уедет? А кто знает, когда он уедет? Сам же уговаривал хоть на этот раз погостить подольше. Будет ему теперь отдых!..

Назар встал, оделся и, не убирая со стола бумаг, направился к двери. "Как давно ты знаешь Машата?" — вспомнился вдруг ему вопрос Байрама. Разве он знал Машата? Его тост, и эта история с пнем, и нескрываемая радость, с которой он принял отказ Гурта… Этого человека он не знал.

Аманлы ворвался к Машату, мокрый, облепленный снегом, сапоги до самого верха в глине… Ворвался и замер, ненавидящим взглядом уставившись на хозяина. Машат сидел с женой и сыном, пил вечерний чай.

— Разговор у меня к тебе, — не здороваясь, сказал Аманлы. Ноздри у него раздувались, кадык так и ходил. Он весь был олицетворенная месть; долго выбирал человек подходящий момент, и вот она, наконец, желанная минута.

Машат мигом учуял недоброе, однако виду не показал, приподнялся с подушки, приветливо улыбнулся гостю. Надо было очень хорошо знать Машата, чтоб уловить в его широкой улыбке тревогу.

— Чего это ты? Или гонится кто? Снимай сапоги, садись, чай с нами пить будешь.

— В чае твоем не нуждаюсь, а место мне и это сгодится!

Машат всем телом повернулся к жене, взглянул выразительно. Кумыш взяла пустой чайник и встала. Ораз вопросительно посмотрел на отца.

— Ты останься, — сказал Аманлы.

Дверь закрылась.

— Ну, Аманлы, что тебя так встревожило?

— А то, что я сейчас от председателя! Все ему рассказал!

— Что — все?

— Все!

— Я спрашиваю, что именно?

— Ты только не кричи на меня, Машат… Я тебя больше не боюсь. Назар велел, чтоб я написал все как есть, чтоб подал ему бумагу. До рассвета просижу, а написано будет! И про тебя! Все по порядочку. Чтоб знал, твоей вины побольше моей будет!

— Какая еще вина? О чем ты?

А такая — семьдесят неоприходованных гектаров! Может, позабыл, а?

— Какие семьдесят гектаров? — Машат удивленно пожал плечами.

— Забыл? Так и есть, запамятовал! Ничего, я тебе напомню. Когда хлопчатник взошел, я что говорил? Говорил, давай возьмем на учет? Говорил? В мазанке чай пили, помнишь? Ты что мне тогда ответил? Не лезь не в свое дело, сам за все отвечу. Вот и отвечай теперь! Когда хлопчатник зацвел, я снова к тебе приставал, я ведь знаю, что значит лишнее сеять. Помнишь, в пятьдесят втором году председателя Берды забрали, еще в школе суд был, не за то осудили, что лишнее сеял, а за то, что государство обманул! Ты думал, спихнул меня, а сам будешь как сыр в масле? Не тут-то было! Меня посадят, и тебе в соседней камере сидеть!

— Слушай, кончай чепуху молоть! С чего это тебя припекло? Трус ты все-таки!

— Трус? Я трус, это точно. А ты обманщик! Подлец, негодяй! — Аманлы так разошелся, что даже не заметил, как ступил грязным своим сапогом на дорогой ковер. — Ты как меня улещал? Уходи, мол, из бригадиров, это место незавидное, теперь тут только опозоришься. Чего ж сынка туда ставишь?

— Кто это тебе сказал?

— Гурт!

— А что еще он тебе хорошего сказал?

— Не важно. Что сказал, то сказал. Я одно знаю, ты для меня крепкую сеть плел, но только и тебе в ней барахтаться! Моей-то вины в этом деле чуть! Я докажу, не думай!.. Ты решил, пошлю туда сыночка, пусть он на этих самых гектарах капитал наживает! Аманлы рядом не будет, такие можно дела проворачивать!.. Доигрался, Машат! Сидеть тебе за решеткой!

Лицо у Машата побагровело, маленькие глазки сверкали.

— Вон отсюда! — сказал он, приподнимаясь.

Аманлы взялся за дверную ручку.

— Вот, Ораз, любуйся на своего родителя. Только с него примера не бери!

Машат вскочил.

— Да я тебе!..

Аманлы обернулся, хотел еще что-то сказать, но только крякнул и, набычившись, распахнул дверь.

— Вот идиот! Надо же… — Машат сокрушенно покачал головой.

Вошла Кумыш, бледная, перепуганная.

— Господи, что ж это?.. Чего это он про тюрьму?.. А, Машат? Чуть сердце со страху не выпрыгнуло…

— Ладно, не суйся, куда не спрашивают. Угораздило же меня связаться с этим слюнтяем! В грязи подобрал, в люди вывел… И вот тебе благодарность! В твоем же доме такие тебе слова!.. Ну ничего!.. Я ему, недоумку, покажу! Я его проучу!.. — И Машат в ярости заметался по комнате.

— Ну чего ты так? — не выдержала Кумыш. — Он же известный обманщик. И про жену всем наврал. Собственными ушами слышала, Энекейик сказала, подлец, мол, он, если заявляет, что я его от места отбила.

— Да не лезь ты!.. — Машат даже топнул ногой. Жена поспешно юркнула в дверь. Он краем глаза косанул на сына. Ораз сидел, нагнув голову, не смотрел на него. — Вот уж точно сказано: не делай добра, не наживешь врага. К председателю поперся! Вот болван!

Машат глубоко вздохнул и опустился на диван. В комнате было тихо.

Ораз задумчиво крутил пустую пиалу.

Значит, прав Гурт во всем, и вот оно, подтверждение. Но почему, почему прав не отец, а этот неприятный, сухой, жестокий человек?!

— Ты, сынок, не придавай значения, — услышал Ораз голос отца. — Аманлы сейчас как подстреленная собака: любого кусать готов. Работа есть работа, случаются и ошибки… Это я не к тому, что он здесь сейчас глупости всякие орал, я вообще… Ты человек взрослый, сам можешь понять, кто я есть, вред от меня колхозу или польза. Если я колхозу враг, не стесняйтесь, в лицо скажите! Ты думаешь, председатель поверил этому крикуну? Еще чего! Председатель, слава богу, знает, сколько я для него сделал. По гроб жизни у меня в долгу. А вообще думать надо, кому добро делать. Пусть тебе