Свингующие пары - Владимир Лорченков

Лида продолжала, ослепленная вспышками. Я понял, что у нее совершенно отсутствующий взгляд, что она в состоянии грогги, что она боксер, пропустивший удар.

Что же, она расплачивалась за утро, проведенное мной в таком же состоянии.

Я гладил Лиду по голове свободной рукой, сначала легко, а потом все жестче. Мне нравилось ощущать, какие жесткие у нее волосы, нравилось принуждать, хотя сосала она легко, охотно и всегда даже чуть охотнее, может быть, чем раздвигала ноги. Снова отличие между ней и Алисой. Моя супруга, хоть и была любительница выжать все, видела центр мира между ног, в то время, как Лида была не столь категорична.

Я сделал еще снимок, отложил фотоаппарат, и ухватился за голову Лиды. Мне представилось, что она гигантский Мюнхгаузен, застрявший в болоте своей лжи, хвастливый барон, оторванная голова богатыря, лежащая на земле, и мне надо обязательно вытащить ее, пусть она и тяжела, как пушечное ядро. Когда я очнулся, Лида едва не задыхалась, так что я схватил любовницу за талию, бросил на диван и велел, наконец, раздеться. После чего с тщательностью сумасшедшего сделал все то, о чем мечтал утром. С точностью до сантиметра, с выверенностью до секунды. Если бы она была тушей коровы, я бы получил приз как лучший мясник.

Примерно к середине воплощения всех моих грандиозных замыслов у нее зазвонил телефон.

Она испуганно забилась подо мной, но я не дал ей сорваться с крючка. Пришлось Лиде, изогнувшись, вытаскивать из сумочки телефон, и принять звонок. К счастью, это был не муж, который – как она часто утверждала, – обладал почти что сверхъестественными способностями и звериной интуицией. Как и положено всякому представителю латинской культуры, нередко с презрением парировал я. Нам белым, нет нужды ничего угадывать, потому что мы – владыки мира. Она не обижалась. Она настолько привыкла к импульсивности мужа, к его горячности, страстности, переменчивому характеру, что была, бедняжка, совсем дезориентирована. И от того, что она прямиком из барабана стиральной машины, – все еще с кружившейся головой – попала в руки мужчины, который принялся стегать ее раны, ее язвы Христовы, понятней картина мира для Лиды не стала. Часто глядя на Лиду, я видел рослую, грудастую славянку, сдуру вышедшую замуж за какого-нибудь сирийца. С одной стороны, это меня печалило. С другой, таким бабам только черные и нужны, знал я, тщательно выбривая щетину со своих синеющих в зеркале щек. Вроде меня. Невысокие смуглые живчики. Стоит голубоглазой, пышной, русоволосой женщине найти себе статного блондина, как она превращается в мегеру. Подчиняться, сосать и ползать на коленях. Вот и все, чего они заслуживают, как-то сказал мне ее муж, с непередаваемо милой гримасой.

Ему как раз отсасывала статная блондинка из университета Молдавии.

В смысле, она там что-то преподавала, а в свободное от лекций и проверок тетрадей время гостила на вечеринках с доме над городом со своим мужем, крупным, медленным мужчиной, явно терявшимся в обилии голой плоти. Не так ли, спросил меня муж Лиды, похлопав профессоршу по щеке. Я кивнул, боясь рассмеяться и выдать себя. Интересно, боялся ли рассмеяться он, думаю я сейчас.

Да, мама, сказала Лида, и охнула, потому что я подал вперед.

Это была ее мать. Нервическая, вечно грызшая заусеницы женщины, которая, – без сомнений, – была хороша, как и Лида, но растратила пыл своей юности в несчастливом браке с мужчиной, который рано обрюзг. Отец Лиды. Чтобы ему не скучно было стареть самому, жена постаралась догнать его, и максимально быстро. Она даже костюмы спортивные стала носить, что при ее фигуре – великолепной до сих пор – было настоящим самопожертвованием. Мне кажется, она подозревала о нас с Лидой, и это ее очень пугало. Мать Лиды страшила перспектива развода дочери. Мысль о том, что Лида перестанет быть Иностранкой и супругой Консула, и останется в нашей убогой Молдавии, была для матери невыносима. Само собой, о свинг-вечеринках, которые устраивали Синьор и Синьора Консулы, она ничего не знала. И не стала бы знать, даже ткни вы ей в лицо пленку с записью всего, что творилось в доме дочери и зятя.

Лида, постанывая время от времени в сторону – тогда она прикрывала трубку, – что-то невнятно бормотала матери.

Я приподнялся и поглядел на ее грудь. Она была вся в красных пятнах. Я положил голову на них, и представил себя на поле маков. Где-то внизу неумолимо стучал в глубины Лидиной пизды мой железный дровосек, рыча, драл ее юбки мой лев с соломенным сердцем, и слюнявил ее соски безголовый Страшила. Я знал, что если спущу сейчас в нее, то она залетит, но она взяла с меня слово никогда не кончать ей в матку.

Ох, милый, сказала она как-то, я еблива как кошка.

Что еще ты мне расскажешь, сказал я тогда.

Я из тех девчонок, которые залетают, стоит к ним прикоснуться пальцем, сказала она.

Случалось и такое, шутливо пожаловалась она.

Ах ты сучка, смеясь сказал я, да что же это был за палец, если ты залетела.

Она по секрету сказала мне, что Диего сделал себе операцию. Что-то там подтянул в этой сложной схеме веревок и тканей, сосудов и нитей, и теперь по его каналам не плывут шхуны, и шлюзы никогда не открываются. Звучало это смешно. Что-то вроде «перетянуть канатики». Почему-то мне при этим словосочетании пришло в голову что-то, связанное с жуками и усиками. Словно Диего был жучок, – бегавший и ощупывавший все своими усиками, – а их затем взяли да и перетянули. И бедняга свалился на спину, смешно барахтается, дрыгает лапками, и не может встать. Я, конечно, никогда бы так не поступил. Я оставлял за собой право обрюхатить любую из своих партнерш. В конце концов, если женщина не испытывает страха вообще, то она не испытывает и любви.

Дайте женщине быть в опасности ежесекундно, и она привяжется к вам, как заложник к террористу.

Так что я, приподнявшись над Лидой, зашипел и стал накачивать так стремительно, что она бросила без объяснений трубку и запричитала. Нет, нет, не в меня, ныла она, пока я долбил ее, распластанную, и, уверен, сучка получала от этого самое острое наслаждение из всех, какие когда-либо испытывала.

Я уже завелся и хочу в тебя, сказал я.

Придется в зад, жестко сказал я.

После этого она сказала еще пару тысяч раз слово «нет», и заткнулась, лишь когда я велел ей заткнуться и грызть подушку. Что она и сделала, пока я раздирал ее, ощущая исходящий от ляжек, пизды и задницы, аромат абрикосового джема, фруктового повидла и чашечки английского чая с молоком, запаха полыни, примостившейся за оградой сада, и жужжания ленивых, – осоловевших от обилия летней пыльцы, – пчел.