Искупление - Лизавета Мягчило

Подушечки пальцев погладили крупную алую бусину, нанизанную с сотней таких же на крепкую нить. Стягивая украшение с шеи, Саша пару раз мотнул их через ладонь.

Он дважды прошел вокруг озера, местами продираясь через плотные заросли горца и кусачей крапивы — нигде не было и намека на водяного. Тогда Бестужев спустился к тому самому пляжу, на котором когда-то отдыхала компания. Взгляд зацепился за склоненную над водой толстую ветвь ивы, сердце ударило вхолостую, болезненно зажало. Плотно сжатый кулак ударил в грудь, словно это могло выбить все чувства, позволить забыться. Не помогло, внутри всё так же надсадно болело, Саша рассеянно растер кожу пальцами, отвернулся от дерева.

Знал ведь, что к этому месту подходить нельзя — память так четко и ярко оживляла образы, взгляд продолжало тянуть к ветке. Оставалось молча злиться на себя. Садясь на корточки, он коснулся теплой воды рукой, пошевелил, пропуская мелкий песок через пальцы.

— Хозяин вод, покажись, поговорить нужно. Я с подарком.

Прошла секунда, три, за ней десять минут. Бестужев замер, вслушиваясь в мир вокруг. Цепкий взгляд уперся в водную гладь вдали и совсем упустил из виду камышовые заросли, в которых когда-то баловались озерные выдры.

Голос, зазвучавший совсем рядом, заставил крупно вздрогнуть, отталкиваясь руками от песка, чтобы стремительно отшатнуться назад.

— Вижу, вижу ведьмин дар. Черный, ядовитый, как сладко он глодает твои ноющие кости, как крутит... — Бесцветные глаза глядели в упор, с жадным интересом. Саша нервно сглотнул, в попытке успокоиться принялся медленно перебирать пальцами шары бусин.

— Расскажи мне, где найти её могилу. А я взамен бусы подарю. Хочешь? Могу и другими украшениями порадовать, назови свою цену, я всё отдам.

Заскользило над водой обнаженное бледное тело, плавно, словно не было под ним совсем глубины, существо двинулось вдоль широкого берега, Саша, сам того не замечая, пошел рядом по суше.

— Мне радостен тот дар, который ты несешь с собою. Почему не рассказать? Лежит твоя ведьма в сырой земле да злится, клянет весь свет. Нету ей покоя, жадность с могилы тянет. Грызет, разлагает, не даёт в мир иной отойти. Вижу я её злую улыбку, вижу скрюченные пальцы. Наберет она кроху прежних сил за полночь, да земля-мать не пускает, держит в утробе своей, молит смириться с участью. А над ведьмой заветные корешки, письмена да руны, свитки на телячьей коже, тонкими детскими косточками писанные... Чую воду, что любого мертвым сном сложит, все проклятия, оголодавшие до людских тел. Таких слабых, хрупких, сладких...

Свистящий голос сошел на нет, Водяной остановился, жутко осклабился. Здесь берег был круче, вялые ветви мятлика скрывали обрыв, рядом разрасталась горько пахнущая полынь с желтыми мелкими цветками. Не пришлось бы это место русалкам по вкусу — не плясали бы среди разросшихся корней плакучих ив. Ему стоило присмотреться к воде, к могучим длинным теням и темным местам. Но Бестужев не отрывал сосредоточенного взгляда от скалящегося Навьего сына. Тот подплыл совсем близко, ненавязчиво протянул к бусам руку.

— Позволь взять дар и узнай ответ, коль не страшишься.

— Не страшусь.

Пальцы свободной руки намотали на кулак высокие стебли трав, помогая телу удержать хрупкое равновесие на краю, вторая — тянула к водяному желанные им бусы. Секунда. Все решил один миг, в который тонкое мускулистое тело метнулось из воды, перепончатые пальцы вцепились в запястье, пуская кровь неестественно длинными прозрачными когтями. Водяной со всех сил дернул его вниз.

Вода ударила по перепонкам, оглушила, забилась в нос и глотку. Мутная от ила и цветения водорослей, в ней не понять, где верх, где низ. Ощущались лишь твердые, обвивающие торс крепкие руки, до боли зажимающие ребра. Водяной тянул на дно, в голове набатом звучал искрящийся от злого веселья голос:

— Как и уговорено, я беру себе любое, а ты слушаешь. Дорога к ней кровавыми слезами проплакана, ядовитою ягодой отравлена. Не бредут по ней звери, облетают птицы, в страхе заходятся в вое волки. За скотным кладбищем путь свой начинает, никем не замеченная. Козьи рожки подсказкой станут, но уже не тебе.

В легких алым цветом разгоралась боль, побежали белесые мушки перед ничего не видящими глазами. И, неожиданно для водяного, Бестужев растянул губы в расчётливой спокойной улыбке. Неподвижное тело напряглось, поднялась и метнулась в сторону рука с зажатыми, выдранными с корнем травами. И Саша прижал пальцы, наполненные мятлика и полыни, к боку водной нечисти. Вопль нечисти разметал все мысли, забился в черепную коробку. Тот не выпустил. Пустили кровь когти, быстрее заработало могучее тело, пока Бестужев выкручивался, хладнокровно выводил полынную дорогу к груди твари, до хруста выкручивая сустав руки.

Ему нечего терять. Нежный Катин голос, ластящаяся к ногам черная кошка, пустота, боль, холод. Он боялся Чернавиного приворота куда больше смерти. Существование, которое он влачил последние годы, было страшнее темной давящей водной глубины. Бестужев не мог не попытаться.

— Гадкий ловкий малек…

Когти разжались, неловко работая свободной рукой и ногами Саша метнулся вверх. Быстрее, где ил не сковывает движения, не мутит воду, где сомы не раскрывают голодные широкие рты, готовясь к мясному пиру. К заветному кислороду. Пальцы продолжали сжимать потрепанную траву. Вырвавшись на поверхность, Бестужев с громким хрипом втянул воздух широко открытым ртом, погреб к берегу, закашлялся. Под ним стремительно разрасталась тень, водяной набирал скорость. Еще немного и он дотянется, пропорет живот, тогда не поможет и зажатая в руках полынь.

Глубоко вдохнув и задержав дыхание, парень нырнул навстречу, вытянул руку вперед, к горящим яростью глазам. Водяной вильнул, сменил траекторию, проносясь почти у самого носа. Бестужев выбил себе заветные секунды. Чтобы вынырнуть, уцепиться за тонкие лозы ив, обдирая руки подтянуться. Бестужев ловко ухватился за склонившуюся к водной глади толстую ветвь, перебросил через неё одну ногу, поднимая ворох искрящихся на солнце брызг. В ветку сильно ударило, едва не сбросило обратно в воду.

Как рад он был, что влаголюбивая ива достойно сдержало натиск, не рассыпалась трухой. Лишь возмущенно шелестела зеленая листва, пока Бестужев быстро полз к стволу, а с него — на неожиданно полюбившуюся землю. Так трусливо отлетев от обрыва, будто водяной уже на суше мог откусить знатный кусок задницы. Майка оказалась разодранной в клочья, на смуглой коже живота виднелась глубокая пятипалая царапина, которая непрестанно кровила. Зажимая её пальцами, Саша с удивлением понял, что на руке так и остались намотанными узкой ниткой бусы. Глаза водяного, по пояс выползшего на берег из воды, пылали ненавистью, существо щерилось. А он