Охранитель - Андрей Мартьянов

— Я не совсем понял, о чем вы?

— Сейчас поймете. Сколько во Франции епископов-пэров?

— Шесть, — уверенно ответил Рауль.

— Это высшие пэры, принесшие личный оммаж королю. Добавьте еще двадцать пэрств пожалованных после 1180 года. В довесок обычные архиепископаты, архидиаконства и епископаты. Далеко за сотню диоцезий только в нашем королевстве. Между ними и Авиньоном поддерживается устойчивая и постоянная почтовая связь — служба гонцов при курии на моей памяти никогда прежде не подводила: один раз за седмицу в Аррас обязаны доставлять спешные донесения из Парижа и Авиньона. Так было до прошлой недели.

— Гонцы не появились? — спросил Рауль, хотя это было очевидно. Иначе брат Михаил не затеял бы этот разговор.

— Семь дней назад, в минувшую среду должен был прибыть авиньонский посланник. Сегодня, заметим, очередная среда. Никого. Париж так же молчит.

— Несчастный случай по дороге, — предположил Рауль. — Лошадь пала. Весенняя распутица на юге. Да все, что угодно!

— Подобные «случайности», уверяю, предусмотрены — если гонец не прибывает к определенному дню в епископат, его отправляются искать, а далее по цепочке следует предупреждение о задержке. Такового я, особо заметим, не получил, хотя дорога прямая и наезженная, пролегающая по вполне цивилизованным, безопасным и населенным местам — от Авиньона на Дижон, потом в Реймс и далее к нам, в графство Артуа. Конечная точка в Сент-Омере. Допустим, одна случайность — при всей четкости работы почтовой службы! — возможна. Но не две. Не две и тем более не три: сообщения из парижского капитула так же не доставлены.

— Думаете… — Рауль похолодел. — Я видел несколько больших эпидемий в Лангедоке, тиф, оспу! Люди умирали, но королевская власть и Церковь неколебимо оставались на страже устоев! Да быть не может!

— А если может? — прямо спросил преподобный. — Поразмыслите над этим, мэтр. Жду вас завтра к повечерию: вдруг Господь смилостивится и мы продвинемся хоть на шаг вперед…

— Про рыцаря де Вермеля что-нибудь выяснили? — развернулся на пороге Рауль, вспомнив.

— Ровным счетом ничего. Человек мизантропического склада, вдовец, ни в чем предосудительном не замечен. Имел какие-то дела с преосвященным Гонилоном, вроде бы торговые.

— Торговые? — еще более насторожился мэтр. — Дворянин, опоясанный рыцарь и вдруг марает руки о презренное купеческое ремесло? Да и чем может торговать архидиакон?

— Церковными должностями, — пожал плечами брат Михаил. — Пребендами. Знаете сколько стоит в Артуа пост настоятеля богатого монастыря? Симония при Гонилоне процветает, но по большому счету не наше это дело: архиепископ Амьенский пусть дознание проводит. Если, конечно, у его высокопреосвященства появится желание и сам он не получает процентов с махинаций Гонилона… А доходы с земель епархии? Зерно? Лес? Сено, наконец — представляете сколько фуража требуется графским конюшням в одном Аррасе?

— Ясно, — вздохнул Рауль. — Обычное провинциальное плутовство, взял у Церкви подешевле или вовсе задарма, перепродал государевой казне подороже. Как везде.

— Идите домой, мэтр. Темнеет.

Выбор невелик: отправиться в «Три утки» и провести время в таверне, или прямиком на Иерусалимскую, к ставшему почти родным очагу. Мэтр предпочел тихий вечер в одиночестве — устал, голова тяжелая, да и настроение в целом не располагает к веселым посиделкам у старины Гозлена. Затопить камин, взять книгу из коллекции бесследно сгинувшего Гиома Пертюи и кувшинчик вина, застелить жесткое кресло медвежьей шкурой…

Немаловажная деталь: домовладелица-ореада христианского поста не признает, подавая к ужину скоромное — неизвестно, делает ли это вдова Верене нарочно, чтобы уязвить несимпатичного ей жильца, или следует обычаю древних времен, когда о постах и слыхом не слыхивали. Рауль старался не обращать внимания: во-первых, в кошеле действующая индульгенция, а во-вторых, не все ли равно Господу Богу, что кушает сей неисправимый грешник, лосося или курицу?

(Брат Михаил как священник и монах непременно осудил бы эдакое небрежение обязательным для каждого христианина воздержанием! Придется каяться на следующей исповеди).

Рауль обнаружил на столе свинину с чесноком, мятой и орехами, горшочек пшенной каши, соленые огурцы в виноградных листьях и полкруга ржаного хлеба. Блюдо укрыто деревянной крышкой и, поверх, шерстяным отрезом, сохранить тепло. Что ж, скоромное, так скоромное — строгий пост Рауль предпочитал держать только в Страстную неделю…

Влажные сапоги поближе к камину, портянки выбросить в сени — пахнут, служанка подберет и отнесет прачкам. Вино в буфетном шкапу, красный мальбек из Каора, семилетний — дорого, но своих пятнадцати денье стоит…

Из дальнего тёмного угла бесшумно выскользнул Инурри — соскучился. Кто бы мог подумать, что зловредные и пакостные артотроги необычайно привязчивы? Стоит покинуть город на два дня, а домовой места себе не находит — где хозяин да что с ним стряслось?

— Мгла над городом, — Инурри как и всегда не поздоровался, сразу перейдя к интересным (по его мнению) новостям. — Кружится в небесах что-то… Непонятное. Дай вина, Рауль.

— Принеси чарочку, налью, — ответил мэтр. — Повтори-ка: что за «мгла» такая?

— Будто бы вихрь, воронка, водоворот на реке, — артотрог пошевелил тонкими пальчиками. — Серый снег. Холодный — страсть.

Изъяснялся Инурри образно и не всегда доходчиво, при этом растолковывать в подробностях отказывался — если понятно ему самому, значит поймет и Gizaki. Однако сегодня домовой настойчиво пытался рассказать Раулю, что чувствует Древний: раса артотрогов владела «иным зрением» в полной мере и, похоже, Инурри был озадачен, если не напуган:

— Ничего похожего раньше не было, — хриплым шепотом говорил домовой. — А если и было, то очень-очень давно, при старых богах… Я слышал, это случалось во владычество галлов, но потом никогда! Gizaki не видят, а мы видим. Пелена непроглядная, будто старой паутиной затянуто. Крутится, крутится противосолонь, свет небесный затмевает, луну ночами совсем плохо видно…

— Погоди, не тараторь, — помотал головой Рауль. — Давай заново. Что это? Магия? Из какого источника?

— Источник? — нахохлился Инурри. — Я разве колдун? Ты колдун! Atrebate[23] туманным куполом укрыло, да только не туман это — холод. Лёд. Мороз из Нифельхейма.

— Нифельхейм? Ледяная страна из языческих преданий норманнов? Мы-то здесь с какого боку причастны, Инурри?

— Нифельхеймом этот мир называли люди севера, пришедшие сюда пять сотен зим назад, — монотонно сказал артотрог. — Etxeko его называют Ipar lurra, у ваших сородичей с востока — Dunkelheim, Sumun koti, Terra Delle Nebbie. Люди разных племен сохранили память о царстве предначального холода, истекшего из Бездны…

— Ладно, — согласился Рауль, осознав, что решительно ничего не понимает. — Наверное, у католиков это замерзшее озеро Коцит, девятый круг ада.

— Откуда я знаю, что вы себе напридумывали? — скорчил недовольную рожицу Инурри, относившийся к христианской мифологии без малейшего пиетета. — Хочешь, пусть будет Коцит. Зима наступит, и будет длиться три года, весь мир прахом пойдет, а после вовсе сгинет — так мой дед говорил, а деду говорил его дед.

— Знакомо. Criogenica, дохристианская эсхатологическая теория, — мэтр припомнил университетские лекции в Нарбонне, даже в столь вольнодумном учебном заведении балансировавшие на грани ереси и прославления язычества. — Мир Сущий не сгорит в пламени Апокалипсиса, но покроется льдом и замерзнет… Инурри, это сказки.

— Снежное облако над нашими головами — никакие не сказки, — разозлился домовой. — Если ты ничего не замечаешь, вовсе не значит, что мороза Ipar lurra не существует.

Артотрог, приняв оскорбленный вид и забрав серебряный стаканчик с мальбеком, удалился в тень спальной комнаты — где-то у него там укрывище. Слова не скажи против, моментально начинает кукситься и изображать вселенскую скорбь: ему не верят!

По счастью Древние не претендуют на обладание абсолютной истиной, совершенством и божественной безупречностью. Иначе, слушая Инурри, можно было бы разума лишиться — не поддающееся осмыслению нагромождение неизвестных человеку мифов, «особенный» взгляд не-людей на мироустройство и безусловное неприятие всего, идущего вразрез с представлениями Долгоживущих.

Ничего, посердится свое и вернется. Впервые, что ли?

Почитать бы на сон грядущий. Не хочется тяготить разум учеными трактатами, возьмем «Тристана» авторства Готфрида Страсбургского — изящно изложенная история о куртуазной любви, благородных рыцарях и непорочных девах…

Оплывали свечи, потрескивали в очаге угольки. На Сен-Ваасте отбили полночь, кафедралу отозвались колокола двух десятков окрестных храмов и монастырей. Рауль заснул в кресле, с книгой на коленях.