Собрание сочинений. Т. 5 - Саша Черный

Обыкновенный кот поиграл бы с добычей на лестнице в темном углу да и съел. Но Грымза решил похвастаться: первого воробья в этом сезоне поймал. Принес осторожно в зубах замершую в ужасе птицу в комнату и деликатно положил на коврик у полосатых хозяйкиных ног.

— Мняу, сударыня, полюбуйтесь! Вы вот все ворчите, что я ваш хлеб понапрасну ем, а я живого воробья поймал…

И вот вам благодарность! Хозяйка разахалась, птичку в ладонь зажала, туфлю с ноги сняла — и его, Грымзу, туфлей по усам, по голове, по съежившейся спинке.

— Ах ты, разбойник!

Воробью нос мокрым платком смочила и, когда он от обморока очнулся, раскрыла окно и до свидания…

Разбойник? Сама кур ест, ест и не плачет… мокрым платком в чувство их не приводит. Почему мышей ловить можно, — не только можно, — даже требуют, чтобы он их ловил, а воробьев нельзя? Только и разница, что одни бегают и пищат…

Поточил Грымза в досаде когти о любимое хозяйкино кресло, прыгнул в окно и пропал до самого вечера.

Это еще не все. Приходит как-то домой, — хозяйка сидит на диване, а у нее на коленях клетка… с мышами. И не просто с мышами, а с белыми. Где она таких достала? Да мало того, что белые, — с красными глазами!

О! Завтра она, пожалуй, и фиолетовых мышей заведет, а послезавтра зеленых… Мышеводством решила заниматься? Хорошо. Только уж кота, пожалуйста, в покое оставьте.

А когда он подошел поближе, чтобы хорошенько к этим белым уродам присмотреться, опять туфля эта противная перед его носом закачалась.

— Ты! Пират сухопутный… Только посмей моих мышей тронуть, я с тебя три шкуры спущу!

Видите, какая несправедливость: одной шкуры ей мало.

Отошел Грымза смиренно в угол и дал себе честное кошачье слово не только ее белых мышей не трогать, но и к обыкновенным серым не прикасаться. Пусть все книги прогрызут, не его дело…

Однако после обеда, как ни крепился, горько ему стало. Выпустила хозяйка своих красноглазых квартирантов из клетки, посадила их на штору, и они, как акробаты, полезли вверх, к потолку, а потом головами вниз поползли в разные стороны…

Очень это Грымзе не понравилось. Ему и на кресле не всегда дадут посидеть спокойно: волосы, вишь, из него лезут… А у хозяйки не лезут? Мышам, значит, все можно? Этак скоро они начнут по потолку бегать и штукатурку в его блюдце с молоком сыпать…

Подошел он к шторе поближе, когти чуть-чуть выпустил. Хлоп! Опять эта туфля.

— Ты куда, разбойник?

— Тьфу…

Ночью люди спят, коты бодрствуют. Ходит Грымза по коридору неслышной поступью и размышляет.

С хозяйкой ссориться глупо. Пусть хоть лягушек в клетках разводит, детей у нее нет, племянник только раз в неделю в гости приходит.

Ходит по коридору и прислушивается… Ах, как мыши на кухне развозились!

Ладно. Белых трогать нельзя, значит, и серых нельзя. Пищи и без мышей довольно, а за порядок в квартире пусть уж хозяйка отвечает.

И вдруг остановился, лапу поднял и замер…

— А что если к белым мышам серую посадить? Мышата у них будут полосатые, как одеяло… То-то хозяйка обрадуется! То-то кота приласкает!

Не теряя времени, скользнул он в кухню, присел за шкафом, глаза фосфором загорелись.

И дождался. Неосторожная мышь к сырной корке мимо носа пробежала, а Грымза ее за загривок — пискнуть не успела — и понес тихонько в спальню к хозяйке, чуть-чуть сквозь зубы радостно ворча.

Прыгнул на одеяло. Встрепенулась хозяйка: кто по одеялу ночью ходит?

Зажгла свет. А кот к ней ласково подобрался, на грудь ей серую мышь выпустил, хвостом виляет, благодарности ждет…

Мышь — за рубашку, хозяйка — с постели…, Визг, крик, стакан с ночного столика слетел и вдребезги. Кот в страхе под комод забился, достань-ка его туфлей…

Соседняя жилица на крик прибежала:

— Что у вас тут такое?! Пожар?

— Хуже!.. Представьте себе, этот негодяй живую мышь принес и под одеяло на меня выпустил.

— Ах, какой ужас!

Поахали и разошлись. Опять темно…

Сидит Грымза под комодом и ворчит:

— Завтра же пойду по соседним домам, новую хозяйку себе поищу. Я для нее старался, живую мышь ей принес… Почему же она меня негодяем ругает?

<1926>

ДЕВОЧКА И ПОПУГАЙ (Разговор по телефону)*

Попугай: Auteuil[2], 06–94. Заснули? Мерси.

Девочка: Алло? Кто говорит? Алло? Алло-ло-ло?! Попугай: Постой, дай же ответить. Зум говорит. Попугай Зум.

Девочка: О, Зу-ум! Голубчик… Как ты, Зум, поживаешь?

Зум: Скучаю, Катишь. С тех пор как меня, словно пепельницу какую-нибудь, подарили твоей тете, — жизнь моя надломилась.

Девочка: Как, Зум, надломилась? Разве ты веточка?

Зум: Так, дружок, написано в книжке, которая лежит на ночном столике.

Девочка: Но, Зум, ты же сам ее надломил. Папа тебя, шутя, подразнил, а ты его за палец до крови цапнул. Он и сказал маме: «Или я, или Зум…» Вот тебя и отдали. Не папу же отдавать, в самом деле.

Зум: Крук! Твоему папе 32 года, а мне 98. Он передо мной все равно как маленький чижик. Как же он смел меня дразнить? И папиросный дым в меня пускать?.. Крук! Крикс! Крум-бурум-кикс!

Девочка: Постой, постой, Зум, не кричи, пожалуйста… Я не люблю домашних сцен. Расскажи лучше, как тебе у тети живется.

Зум: Кому она тетя, а мне посторонняя женщина. Не могу привыкнуть. Душится она какими-то восточными духами: ужасно крепко пахнут… как вспотевший жираф. Петь мне не позволяет. Чуть я начну «Мальбрук в поход собрался», она сейчас же меня из пульверизатора одеколоном… Завидует! У нее голоса нет, так и я молчать должен…

Девочка: Ты, верно, как у нас по вечерам поздно поешь, когда не разрешается?

Зум: Рикс! Не разрешается… А у меня спросили? Скучные вы люди… Живете в клетках… Вместо того чтобы языком пощелкать — в карты играете… По этажеркам не лазаете… Летать не умеете…

Девочка: Неправда, Зумик, умеем. У моей подруги дядя — летчик…

Зум: С крылышками?

Девочка: Нет! Дурашка ты какой.

Зум: Как ты смеешь 98-летнего попугая «дурашкой» называть? Рикс!

Девочка: Извини, пожалуйста. Летчик — это который на аэроплане летает. Машина такая алюминиевая.

Зум: Чайник?

Девочка: Нет! Сзади винтик, по бокам планочки.

Зум: Пробочник?

Девочка: Отстань от меня! 98 лет, а ничего не понимаешь. Алло? Зум? Что же ты не отвечаешь? Я пошутила, ты умный. Умней вороны, умней совы, умней кукушки. Умней орла. Алло? Умней страуса!

Зум: То-то.

Девочка: Зум, как это ты умудрился меня по телефону вызвать? Ведь ты на цепочке.

Зум: Когда тетка уходит, я отщелкиваюсь. И гуляю по всей квартире. На кухне сухую овсянку подклевываю, чернослив. По коридору на салазках катаюсь, разбегусь и по паркету — флипе! Паркет скользкий. В спальне тюлевые занавески рву — тетка все дыры штопает и удивляется, откуда они берутся. Перед зеркальным шкафом гимнастические упражнения делаю: подымание на носках и плавное приседание… Раз-два! Чуть услышу, что тетка в дверях ключом вертит, я мигом к себе на перекладину, и в цепочку лапу просуну, и глазки закрываю: будто сплю.

Девочка: Ах ты, хитрец! А у нас, Зум, новости.

Зум: Кошка в ванне утонула?

Девочка: Фи, какой ты. Зачем же ей тонуть? Совсем нет. Мама мне канарейку в клетке купила, чтоб я по тебе не скучала.

Зум: Ах, так… Рикс-рикс! Вешаю трубку.

Девочка: Зум! Алло!? Зумочка… Да ты выслушай сначала. Комик зеленый! Канарейка — это только так, между прочим, а ты моя первая и последняя любовь. Жму по телефону твою правую лапочку! Алло?

Зум: То-то. Что ж по вечерам она, небось, поет, пискуха желтая?

Девочка: Пробовала. Мама на клетку платочек набрасывала, она и перестала. А как ты с Фишкой уживаешься?

Зум: Дразню. Чуть тетка в кухню выйдет или на лестницу за булкой, я сейчас же: «гав-гав!», «тяф-тяф-тяф!». Совсем таким голоском, как у Фишки. Фишка, точно ей в нос перцу насыпали, так и зальется на всю квартиру: Ррр-наф-наф-няф… Тетка прибежит, платочек жгутом свернет и платочком ее по ушам, по ушам… Та еще пуще, тетка еще гуще… А потом обе в слезы и давай друг друга облизывать. Хорошо?

Девочка: Злюка ты, Зум. Зачем всех дразнишь? Вот за это никто тебя и не любит.

Зум: И не надо. Лишь бы ты, Катишь, любила. Я тебя никогда не дразнил… Ты что это ешь? Китайские орешки?

Девочка: Да. А ты почем знаешь?

Зум: Слышно. Да, Катишь, когда твой папа пойдет к нам, положи в карман его пальто для меня…