Затерянная улица - Жан Амлен

Но тут он понял, что перед ним заказчик иного рода, с таким ему еще не приходилось сталкиваться. Он сразу же почуял, что наклевывается выгодное дельце — парень был при деньгах и, что самое главное, готов платить наличными.

Вместе они осмотрели остатки сельскохозяйственного инвентаря Баптиста: разбитый распылитель для удобрений и древнюю сажалку.

— Уму непостижимо… — твердил агент. — Ну, просто уму непостижимо, как это старина Лангельер ухитрялся выращивать такой знатный табак с помощью этой дряни — ведь это же куча хлама. Утиль… и гроша ломаного не стоит. Я каждый год здесь проезжаю и всегда навещал его. Славный он был старикан — такой, знаете, добродушный старый канадец, да уж очень темный, знаете ли, — жаль мне его было.

— Дело ясное. Вам было жаль, что вы ничего не могли продать ему.

— Что и говорить… Такая уж у меня работа. Но не в этом дело…

С таинственным видом агент огляделся по сторонам, словно у ростков табака могли оказаться уши. Однако кругом не было ни души. И только вороны, единственные живые существа в этом краю, разгуливали по полям. Воздух, напоенный ароматами оплодотворенной земли, сделался необычайно тяжелым и, словно наркотическое средство, вливал силы в фермеров.

— Мне было его жаль не только из-за этого. Известно ли вам, что здешние жители не любили старика Лангельера?

— Не любили? С чего бы это? Насколько я знаю, он и мухи не обидел.

— Боже упаси!.. Но только вот что я вам скажу… Табак старика Лангельера, тот, что он выращивал, был совсем не такой, как у всех. За двадцать лет мне довелось повидать немало табачных ферм и перепробовать немало всяких сортов табака — и хороших и так себе… Крупный красный, мелкий красный и мелкий голубой, камсток и каннель. Но такого табака, как у старика Лангельера, я ни разу не встречал! — И агент присвистнул, обнажив при этом почерневшие зубы.

— А цена на него была высокая?

— Мой мальчик, зарубите себе на носу — если б старик захотел, он через несколько лет стал бы богачом! Но он не желал менять своих привычек. Он помешался на старом инвентаре. Вы сами, должно быть, видели его резак. Это же было сущим преступлением так кромсать стебли. Разве за испорченный табак можно получить настоящую цену? Но вам-то кое-что он все же оставил… Сознайтесь-ка! Кое-что полезное… — Агент понизил голос до волнующего шепота. — Семена, а?

Они дошли до конца поля. В этом месте склон, поросший кустами дикой малины и тигровыми лилиями, круто сбегал вниз, к самой реке.

— Если вы хотите сколотить деньжат, я имею в виду солидную сумму, вам необходимо обзавестись добротным инвентарем. Да вы это сами знаете не хуже меня. Ведь вы же из города… Солидным предприятиям — вот кому достаемся самый лучший инвентарь и самые новые станки! Разве не так? И сколько бы они ни стоили, вы на этом только выиграете, потому что они сами себя окупят…

Агент вкратце перечислил Альберту все, что ему требовалось из современного инвентаря. Условия были сходными: сто долларов наличными, остальные — позднее.

Сеянцы росли вдоль стены. Обзаведясь необходимым инвентарем, Альберт сделал теплицу. Здесь, под лучами теплого весеннего солнца, он в течение нескольких недель чувствовал себя счастливым, обновленным, словно первые побеги проклюнувшихся сеянцев. Как зачарованный следил он за их ростом, за появлением крошечных зеленых побегов, и ему казалось чудом, что наступит время, когда на них вырастут листья, настоящие листья, шириною в щедрую ладонь.

Иногда, проходя деловой походкой по склону холма мимо темнеющих елей, он поднимал голову и, завидев на горизонте огромное черное облако, стремглав бросался к своей теплице. Приподняв раму, он впускал к сеянцам свежий воздух, боясь, как бы они не задохнулись перед грозой.

Он по-прежнему оставался городским парнем и некоторых явлений природы так и не мог постичь. Больше всего его удивляла изменчивость погоды с ее капризами — то благотворными, то опасными; упорство сорняков; грозы с раскатами грома, которые заглушали рев ветра; град, чей отрывистый стук он возненавидел, так как скоро убедился, что из-за него может погибнуть весь урожай. Удивляли Альберта и бескрайние поля, среди которых его тень занимала ничтожно малое пространство, несмотря на то, что заходящее солнце удлиняло ее и превращало в черного гиганта, растянувшегося на земле.

Как все городские жители, он привык поздно вставать. Теперь же к шести часам он бывал на ногах. Каждый раз, проснувшись чуть свет, он чувствовал себя героем — независимым, бодрым и сильным, способным «встать и идти». Однако он всегда поражался, видя, что его соседи уже работают в тусклом свете начинающегося утра.

Около девяти часов приходила Батч. Альберта тяготило одиночество, и он с нетерпением ждал ее появления. Как только она входила в дом, он бросал работу и шел к ней.

— Эй, Мари, ты не видела тут мою лопату?

Она вздрагивала, услышав незнакомое ей имя, от которого он упорно не хотел отказываться.

— И не говори мне, будто ты опять не знаешь. Да, раз уж ты здесь, я, если хочешь, могу угостить тебя кофе. Ты завтракала?

— Я поела утром…

— Ну ладно. Не пройдет минуты, как я приготовлю тебе горячего кофе.

Ей казалось, что вся его рассеянность проистекала от голода. Но больше всего ее удивляло, что он оказался таким тихоней и никогда не распускал руки. Всякий раз, когда он подходил к ней, она испуганно сжималась в комок, ожидая, что вот сейчас эти руки обнимут ее и тогда ей придется изо всех сил отбиваться от него. Довольно уж она от старика натерпелась! Но нет. На уме у господина Альберта, как она продолжала называть его, к немалому удивлению соседей, было совсем другое. Он даже не всегда окликал ее, чтобы пожелать спокойной ночи, когда по окончании рабочего дня сидел на крыльце, покуривая трубку и забавляясь с собакой. Да, он завел себе собаку. И какую!..

Однажды утром он нашел ее у двери: вся в грязи, искусанная блохами, она жалобно скулила. Вид этой вонючей твари растрогал его до слез. Откуда она взялась? Должно быть, издалека. Нетрудно было представить себе ее «трагедию». Он решил прогнать от себя это дурно пахнущее создание, да так, чтобы ее и след простыл. Он плеснул в собаку керосином, и ее как ветром сдуло. Задыхаясь от невыносимого зловония, въевшегося в ее шкуру, она принялась метаться из стороны в сторону, кататься по земле, плескалась в воде, но все было тщетно — всюду ее преследовал ненавистный запах.

Альберт не мог иначе поступить: уж очень от нее скверно пахло.

Бедное создание искало спасения в овраге у ручья, она несколько часов плескалась в водоеме, пытаясь избавиться от запаха, и то и дело возвращалась к порогу его дома. Потом они накормили ее, и она у них так и осталась.

Альберт, которому никогда в жизни не приходилось возиться с животными, привязался к собаке. Она казалась ему очень странной, и он пытался объяснить это Батч, единственному человеку, с которым мог перекинуться словом.

— Что ни говори, а чудной это край! Удивительно, как он меняет людей!

— Конечно. Вот вы теперь обрабатываете землю, а раньше жили в городе.

— Все это так… И все же кто бы подумал, что я заведу себе собаку! И хоть бы порядочная была…

— Верно… Не очень-то она красива.

— Да, не очень… Но все же что-то живое. По вечерам, когда я сижу на крыльце и курю, мы с ней беседуем. Человек не может без собеседника…

Батч в это время занялась бельем, которое только что выполоскала и теперь развешивала на веревку, протянутую от задней стены сеновала до молоденькой ивы. Наклонившись над старой корзиной, она вынимала из нее белье и, держа его в руках, расправляла, как флаг, затем доставала из кармана передника защипку и закрепляла белье на веревке.

Она стояла спиной к солнцу, и ее силуэт в ореоле волос, растрепавшихся на ветру, отчетливо выделялся на фоне белой простыни. Яркое солнце, просвечивая сквозь тонкую юбку, выставляло напоказ ее стройные ноги.

С минуту Альберт смотрел на нее, глупо улыбаясь.

— Да, я беседую со своей собакой, — заговорил он наконец, — я рассказываю ей о городе и о самом себе. Я бы не сказал, что она меня понимает, и все же она понимает!

— Иногда вы, наверное, чувствуете себя очень одиноким, хоть и завели себе собаку.

— Иногда чувствую… но уже стал привыкать.

— На ферме мужчине не прожить одному, — проговорила она бесхитростно.

— Да я и не знаю, останусь ли здесь. Если все пойдет, как надо, я, пожалуй, скоро ее продам.

— Продадите землю?.. Да разве в наше время кто продает землю!

Мало-помалу он начал осваиваться с этой новой, непривычной для него жизнью.

Ему нравилось доказывать этим сельским жителям, что городской парень тоже способен хозяйствовать.

В довершение всего он заставил торговца объяснить ему, как пользоваться его техникой, и усвоил все, что тот ему рассказал.