Затерянная улица - Жан Амлен

Наследство

Дойдя до перекрестка, человек остановился. Ему предстояло решить, отправиться ли прямо — по шоссе, ведущему в заросли кустарника, что едва виднелись в полуденном мареве на горизонте, или повернуть влево и идти по пыльной дороге, которая петляла по склонам холмов и терялась у подножия косогора, увенчанного высокими соснами, спавшими под солнцем. Справа, под кленами, охраняя перекресток, виднелся неказистый домишко, одна стена его была сплошь заклеена яркими афишами.

Человек решил взобраться на косогор, где широкие ветви деревьев отбрасывали гостеприимную тень. Тяжело дыша, он одним махом преодолел крутой подъем, и, даже не взглянув на ковер из сосновых игл, ступил на песчаную вершину холма, противоположная сторона которого круто обрывалась вниз.

Его новый костюм и нарядная рубашка свидетельствовали о том, что их хозяин обладает не только городскими манерами, но и квадратными плечами. Четко выделяясь на фоне неба, они смахивали на крепкое деревянное коромысло, созданное для переноски тяжестей. Узел мужчина положил на землю.

Отсюда глазам его открывалась широкая панорама. Быть может, где-то там, впереди, и была та земля, которую он искал.

Он стоял в тени и, овеваемый прохладным весенним ветерком, отдыхал после подъема, из-за которого эта невесть откуда взявшаяся жара стала совершенно невыносимой.

Перед ним тянулась равнина, вся в длинных волнистых складках. Она то исчезала из глаз, круто обрываясь, то вновь открывалась взору. За долиной следовал глубокий овраг, за оврагом начиналась новая долина, и так, складка за складкой — холмы, зелень долин, снова холмы — вплоть до самого высокого холма, за который уже невозможно было заглянуть. Судя по всему, именно это ему и предстояло сделать.

Петух на скотном дворе у перекрестка дорог, начав с самой высокой ноты, завел торжествующую песнь утоленной любви, громогласную песнь, в которой изливал свою радость на весь мир — на землю, на солнечный свет, на этот весенний день. С минуту он оглашал окрестности своим пением, затем умолк, словно удивленный, что на его крик никто не отозвался. И сразу же наступил покой — непобежденный, величественный, всепоглощающий. От легкого дуновения ветерка шелестели ветки тянущихся к небу сосен и, казалось, лишь усиливали воцарившуюся тишину.

На крыльце домика появилась женщина в халате, вслед за ней вышел мужчина. Прикрыв глаза ладонью, они разглядывали человека, стоявшего на невысоком холме и нарушавшего своим присутствием привычный пейзаж. Затем они ушли в дом.

Пройдя по склону холма, путник увидел старый мост, переброшенный через ущелье. Вероятно, внизу протекала река. Он поднял свою ношу и спустился с холма. Перед тем как войти в лавку, человек некоторое время постоял в нерешительности, затем, пожав плечами, толкнул дверь. Женщина в халате скользнула за грязный прилавок, на котором в стеклянном ларце лежали выставленные на продажу сласти и свертки с табаком.

— Не знаете, где тут владения покойного Баптиста Лангельера?

— Что?

— Мне сказали, что земля, принадлежавшая покойному Баптисту Лангельеру, находится где-то здесь.

— Так, так… Земля Баптиста Лангельера…

— Да, земля Баптиста Лангельера! — повторил он машинально, словно был знаком с обычаями этих простых людей.

— Так, значит, — продолжала женщина, — вы хотите знать, где земля Баптиста Лангельера?

Он промолчал.

Женщина скрылась за пыльным одеялом, повешенным на дверь вместо портьеры. Через минуту в комнату вошел мужчина и недоверчиво оглядел незнакомца.

Тот терпеливо повторил свой вопрос.

— Я хочу знать, где тут земля Баптиста Лангельера.

— Баптиста Лангельера? Да ведь он умер… Давным-давно умер.

— Это мне известно. А земля его где?

— Ах, вот что… Сейчас я вам объясню. Идите по дороге налево, дойдете до подножия холма. Вы без труда найдете его участок. Он третий после поворота.

— Прекрасно! Большое спасибо.

Мужчина и женщина еще долго стояли за занавесками у окна, глядя, как он идет по дороге.

— Сдается мне, это он! — произнесла женщина.

— Похоже на то! — отозвался мужчина.

Да, это был он.

После того как в феврале скоропостижно скончался Баптист Лангельер, соседи не могли взять в толк, кому завещал он свои владения. Насколько они знали, Лангельер был холостяком и родственников не имел ни в городе, ни в деревне. Во всяком случае, о них никто ничего не слышал. Затем из Сент-Альфонсо приехал человек, который видел наследника; он уверял, что это был самый настоящий наследник, городской парень, и имя его тоже Лангельер. Двоюродный брат, должно быть…

Все лучше, чем ничего! Постепенно история прояснилась: оказалось, что этот парень и в самом деле сын старого Лангельера. «Да ведь старик и женат-то никогда не был!» — перешептывались одни. «Это ребенок от женщины, на которой Баптист был женат двадцать пять лет тому назад!» — уверенно заявляли другие. Им были известны даже подробности: «Сама она — из Монреаля, а прожил он с ней всего несколько недель, когда был на заработках в тысяча девятьсот шестнадцатом…» Но все сходились на том, что ребенок вырос у монахинь, словно какой-нибудь сирота или подкидыш.

Как бы там ни было, но Альберт Лангельер нашел землю Баптиста. Он вступил во владение домом, и теперь у него был свой ключ. Он вступил во владение фермой и постарался убедить себя, что отныне это его собственность. Робко и нерешительно вступал он в свои владения, словно бы недоумевал, зачем ему все это. В первый же день он настежь распахнул окна в доме.

После смерти Баптиста соседи были настроены дружелюбно и оберегали дом. А потом махнули рукой. Вид пустовавшего дома наводил их на мысль зайти в него вечерком и посмотреть, что там делается. Вернись старина Лангельер домой, ему пришлось бы долго искать свои вещи, так как многого он уже не нашел бы на прежнем месте.

В течение нескольких дней семья Вадэнов боялась пользоваться табачным резаком, а мамаша Кэрон, жившая в доме на углу, припрятала большой котел для варки мыла у себя на чердаке.

Другой сосед, Ланглуа, улыбаясь во весь рот, вернул пришельцу сеялку: он держал ее на скотном дворе, чтобы кто-нибудь не стащил.

Таким же манером на ферму вернулась старая лошадь, затем две коровы и свинья, которых сберегли добрые души, не дав им пропасть с голоду да холоду. Ну, а корм, известное дело, денег стоит… Пришелец только нахмурился, но деньги отдал без разговоров. Все это казалось ему странным.

Что до цыплят, то их, скорей всего, съели лисы — во всяком случае, никто не мог толком сказать, куда они запропастились.

Земля в Гранд-Пине бедная, простому фермеру на ней не прокормиться, поэтому долгое время она оставалась почти незаселенной. Но так было до тех пор, пока здесь не начали выращивать табак; тогда-то в этих краях и стали селиться люди — бедные, как сама земля.

Старый Лангельер одним из первых попробовал выращивать табак. Он был немолод и мечтал прожить оставшиеся годы в покое, вознаградив себя за тяжелую жизнь.

Лангельер построил вполне сносную сушилку — немудреное квадратное строение с двумя печами, которые топились с улицы. Он довольствовался двумя тысячами сеянцев, которые во время февральских холодов выращивал у себя дома на старой чугунной плите. Когда наступала пора высаживать их, он нанимал соседского мальчишку или сезонного рабочего. Он нанимал их и на время уборки урожая.

Лангельер гордился сортом своего табака, который выводил в течение нескольких лет. Он ревниво отбирал каждое семечко. Как и все в округе, он оставлял семь или восемь растений и, дав им окончательно созреть, связывал их и убирал в бумажные мешки. Но он знал и секреты. Так, например, он собирал семена лишь тогда, когда начинал дуть восточный ветер.

На кухне Альберт Лангельер нашел длинные ящики с сеянцами, но все они погибли. В ящиках не осталось ничего, кроме сухой как пыль земли, мертвой земли с несколькими ссохшимися ниточками — это было все, что осталось от знаменитого сорта, выведенного стариком.

За зиму плита заржавела. На кухне валялось множество пустых банок. Он выбросил их и заменил новыми, наполнив землей.

Задняя дверь кухни вела в некое подобие гостиной, совершенно пустой, если не считать двух мягких стульев, из которых вылезла вся набивка, и покосившегося шкафа. Старый календарь на столе все еще показывал февраль: старик так и не успел оторвать этот листок.

Из двух лестниц, ведущих наверх, в спальни, Альберт выбрал ту, что поменьше, она была не такой темной. В этой комнате, должно быть, и спал старик: на кровати лежала смятая простыня, а на полу, в пыли, валялось грязное одеяло. Альберт подумал, что комнате, в которой кто-то жил до него, не мешало бы иметь более жилой вид.