Лимеренция - Х. К. Долорес

class="p1">— Тогда зачем заставлять меня говорить это?

— Потому что я думаю, что это интересно, — объясняет он, — как люди ведут себя, когда они уязвимы. Иногда они плачут или лгут… Тебе, например, нравится притворяться, что тебя это совершенно не касается.

— Потому что это не так. Больше нет, — парирую я.

— Верно, — протягивает он.

— Это правда, — говорю я, но мне неприятно, что это звучит так, словно я защищаюсь. Какой защищающейся он заставляет меня казаться. — Я имею в виду, да, это повлияло на меня, когда я была ребенком, но сейчас я выше этого. Он живет в Миссисипи. Я знаю это с четырнадцати лет. Если бы я все еще была зла, я бы появилась у его двери много лет назад, но я этого не сделала. Я смирилась с этим.

Похоже, Адриан не верит ни единому моему слову, но я просто делаю глубокий вдох, напоминаю себе, что его мнение не имеет значения, и говорю:

— Я ответила на твой вопрос. Твоя очередь.

Немного веселья исчезает с его лица, но он все равно отвечает.

— Ну, это просто. Я не поехал домой к своей семье, потому что не хотел. — Он делает большой глоток воды, и я жду, когда он допьет остальное, но он не вдается в подробности.

— И…? — Подсказываю я.

Он пожимает плечами.

— И это все.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Это так, — парирует он. — Я не в Нью-Йорке, не в Новом Орлеане или где-либо еще со своей семьей, потому что я не хочу там быть. Я никогда не говорил, что буду вдаваться в подробности.

— Но у нас была…

— Сделка. Чтобы ответить на вопрос, — резко заканчивает он. — Только потому, что ты решила разгласить печальную подробность о своем отце, не означает, что я должен это делать.

Я недоверчиво фыркнула.

Конечно, черт возьми.

Ну, думаю, это моя вина, что я ожидала, что он откроется как нормальный человек, только потому, что это сделала я.

Его слова ранят немного сильнее, чем следовало бы — вероятно, потому, что я ослабила бдительность на достаточно долгое время, чтобы убедить себя, что Адриан достоин небольшой поддержки.

И доброты.

Почему я снова подвергаю себя этому?

— Ты прав, — говорю я каменным голосом, протягивая руку за своей поношенной курткой Target, скомканной в углу. — Не думаю, что я больше голодна. Но спасибо за кофе.

Я намереваюсь выйти из кабинки, но загорелые, ловкие пальцы Адриана преграждают мне выход прежде, чем я успеваю сделать шаг.

— Подожди.

Я не смотрю на него.

Он вздыхает.

— Это было немного нечестно с моей стороны.

Я качаю головой.

— На самом деле, это не так. Если ты не хочешь быть уязвимым, тебе и не нужно быть таким. Это твой выбор. Точно так же, как я сама решила уйти прямо сейчас.

— Я пытаюсь извиниться перед тобой. Знаешь, я делаю это очень часто. По крайней мере, не искренне.

— И ты, кажется, превосходно справляешься с этим, — говорю я более саркастично, чем намеревалась.

Еще один вздох.

Я снова пытаюсь выскочить из кабинки, но на этот раз голос Адриана останавливает меня.

— Ну, если ты хочешь знать, я поссорился со своим отцом. — Это сказано так тихо, что я почти пропускаю это мимо ушей.

— Что?

Его рука опускается, и когда я поворачиваюсь, он смотрит в окно, на машины, с грохотом проезжающие по залитой дождем дороге.

— Вот почему я не поехал домой на каникулы. Я не хотел иметь с ним дело. Или с моей матерью, если уж на то пошло.

Я отложила куртку.

— Почему ты поругался со своим отцом?

— Мое время, — признается он, — На соревнованиях по плаванию на прошлой неделе. Этого было недостаточно.

Я моргаю, глядя на него.

— О чем ты говоришь? Ты был первым.

— Конечно, но это все равно был один из моих самых медленных заплывов в сезоне.

— Но ты был первым.

Я до сих пор представляю, как толпа обезумела в тот момент, когда Адриан коснулся стены.

Он закатывает глаза.

— Ты должна понять. Когда я соревнуюсь за что-то, будь то в воде, в классе или где-то еще, я соревнуюсь не только со всеми остальными. Я соревнуюсь с самим собой.

Я всегда предполагала, что перфекционизм Адриана был чертой, которую он сам себе навязал, но если то, что говорят о его отце, правда…

— Он придурок, — говорю я.

Уголок его рта приподнимается.

— Да, но теперь, когда я стал взрослым, у него больше нет настоящей опоры. Он может кричать, вопить и закатывать истерики, но мне не обязательно быть рядом, чтобы слышать их.

— Думаю, я не единственная, кому нравится притворяться, что их родители не облажались.

Адриан отворачивается от окна и смотрит на меня в упор.

— Напротив, — говорит он, — я такой, какой есть, благодаря моим родителям. Они превратили меня в того человека, которым я являюсь сегодня.

Может быть, дело в том, что его голос понижается, или его обсидиановые глаза, кажется, становятся жестче, но от этого заявления у меня по спине пробегает холодок.

У меня такое чувство, что он говорит не только о перфекционизме или конкурентоспособности.

Но мрачность исчезает с его лица так же быстро, как и появилась, и я изо всех сил стараюсь притвориться, что это меня ничуть не выбило из колеи.

— Это совсем не то, что я ожидал, — говорит он.

— Что именно?

— Открываться кому-то, — объясняет он, — я всегда рассматривал уязвимость только как инструмент. Слабость, которую я могу использовать против кого-то, когда мне нужно. Я не представлял, что это может быть… — Он делает паузу, как будто не может подобрать слово — или, может быть, просто не хочет произносить это вслух. — Мило.

Я сглатываю.

— Да, я понимаю, что ты имеешь в виду.

Это странно. Его слова не должны так сильно звучать, но это происходит. Потому что я, возможно, не использую уязвимости других людей, такие как боеприпасы (по крайней мере, в течение длительного времени), но я определенно использовала свои собственные таким образом.

Мне нужно больше двух рук, чтобы сосчитать, сколько раз я использовала свое печальное маленькое детство, чтобы отдохнуть от своих профессоров или декана Робинса.

И теперь, когда я сижу здесь, я не могу вспомнить, когда в последний раз я была уязвима ради того, чтобы быть уязвимой, а не для того, чтобы получить какое — то преимущество.

И Адриан прав. Это действительно приятно.

— Ты знаешь, чем мы сейчас занимаемся? — Говорю я. — Почти уверена, что это называется ”человеческая связь".

У него вырывается хриплый смешок.

— О, милая,