Земля обетованная - Андре Моруа

– Превосходная мысль! – сказал он. – Расставаясь с Гийомом, я боялся, что обрек супругов Верье на затруднения. Рад слышать, что они так хорошо устроились.

– Устроились? – воскликнула Клер. – Роланда просто разъярилась бы, услышь она эти слова. Она не устроилась: она соблаговолила стать царицей Польши. Маршал Пилсудский у ее ног; Падеревский исполняет для нее лично «Лунную сонату»; посол Франции шагу не ступит без ее советов; Верье будет душой польской тяжелой индустрии, и вся Центральная Европа только и говорит что об этой паре! Я не преувеличиваю. Если Роланде и можно позавидовать, то это ее поразительной способности упиваться собственной персоной, обожать все, что нужно, и легко приходить в экстаз.

– Это не так уж и плохо, – задумчиво пробормотал Альбер.

Клер давно уже забыла свою ревность к Роланде, однако триумфальное появление бывшей соперницы на званом ужине разозлило ее. Ларрак поцеловал Роланде руку со словами: «Добрый вечер, мадам», глядя на нее и насмешливо, и многозначительно.

– Можешь называть ее Роландой, – раздраженно сказала Клер. – Я тебе не запрещаю.

За столом Роланда превзошла саму себя:

– Вы непременно должны увидеть наши заводы, патрон! Билли будет так горд, если сможет продемонстрировать вам свои успехи. Он часто говорит нашим польским друзьям: «Сам по себе я – ничто; меня создал Альбер Ларрак, я всего лишь его подмастерье, а Ларрак – подлинный творец!» Так что я вам гарантирую самый радушный прием!

– Увы, мне некогда путешествовать, – ответил Ларрак.

– А мы сумеем вас соблазнить, не правда ли, Клер? Вы мне его привезете.

Она явно была хорошо осведомлена о новых темах монологов патрона, так как сразу же после супа начала расспрашивать его о средствах противостоять надвигающемуся кризису и выслушала, восхищенно глядя на оратора, его речь о серийном производстве.

– О, как это чудесно! – пылко воскликнула она. – Автомобили для скромных потребителей, народные радиоприемники, семейные самолеты! Поистине, вы гений, патрон! Я обожаю вас слушать!

После ужина Роланда затащила Ларрака в дальний угол гостиной. Она не изменила своих методов обольщения, и Клер, следившую за ними, удивило и даже слегка уязвило радостное оживление мужа. Она сидела довольно далеко от них и напрягала слух, стараясь уловить хотя бы отдельные слова. Внезапно Роланда воскликнула громко и с веселой иронией:

– Ах, нет, мой дорогой. Вы сами этого хотели!

Клер нетерпеливо ждала, чтобы Альбер, по своей привычке, собрал вокруг себя слушателей, однако он провел весь вечер в беседе с одной Роландой. Когда гости расходились, он взял из рук лакея меховую накидку Роланды и сам ее накинул ей на плечи движением, которое показалось Клер интимным и нежным.

В последующие недели Клер сделала несколько наблюдений, которые ее обеспокоили. Альбер, всегда утверждавший, что ненавидит слишком длинные приемы, теперь часто объявлял ей, что должен присутствовать на сугубо мужских ужинах, и всякий раз возвращался домой за полночь. Кроме того, он неожиданно перестал требовать от Клер супружеской близости, как требовал прежде чуть ли не каждую ночь, хотя она так и осталась чуждой удовольствиям, источником которых сама и была. Она сохранила привычку, давно уже бессознательную, под разными предлогами оттягивать ужасный момент, который возвещал бой часов. И вдруг оказалось, что ей не нужно хитрить, уклоняться, отказываться: теперь сам Альбер почти всегда старался избегать ее и с наступлением ночи бесцеремонно уходил в спальню, где и засыпал, явно очень довольный тем, что она занята и не обращает на него внимания.

Поначалу Клер радовалась этому послаблению, щадившему ее нервы, но вскоре оно ее удивило, и она смутно почувствовала себя униженной. Время от времени муж обнимал ее, но ей казалось, что он делает это из вежливости, почти из жалости. Что же случилось? Неужели Альбер перестал желать ее? Может быть, он полюбил другую? Или снова завел роман с мадам Верье? Хотя, скорее, это она возобновила свой роман с ним. Клер не сомневалась ни в ловкости Роланды, ни в ее твердом намерении взять реванш.

А вскоре она стала ощущать, по некоторым безошибочным признакам, постоянное присутствие Роланды в жизни Альбера. Словечки из лексикона Роланды то и дело проскальзывали у патрона, появляясь даже в его сугубо технических монологах. Да и сама Роланда, наносившая Клер частые дружеские визиты, два-три раза намеренно оборвала себя, намекнув, что цитирует речи, которые произносил перед ней Ларрак; Клер могла объяснить это только одним: в тех местах, куда должен был ездить ее муж, его сопровождала Роланда.

– Знаете, Клер, – сказала как-то Роланда, – вам удалось внушить мужу любовь к хорошей живописи. Недавно в музее Гренобля…

Она вдруг осеклась и притворилась сконфуженной. Клер, не желавшая заводить с ней ссору, сделала вид, будто не заметила ни этого внезапного молчания, ни этой сознательной, коварной оговорки, но как только Роланда ушла, позвонила Сибилле и попросила ее прийти. Она была рассержена, ошеломлена тем, что ей открылось, ненавидела Роланду, но твердила себе: «Я сама во всем виновата. Это моя ошибка, моя страшная ошибка».

Сибилла ворвалась к ней, как обычно – нарядная, цветущая и веселая. Клер сразу приступила к главному:

– Сиб, ты всегда была мне хорошей подругой. Поэтому я сейчас и обращаюсь к тебе. Скажи мне правду: Роланда снова стала любовницей моего мужа?

– Какая ерунда, Клер! Я не стану отрицать, что они иногда встречаются, но ведь это вполне естественно. В конце концов, они старые друзья. Однако я убеждена, что, если они и видятся, их встречи вполне невинны.

– Не лги мне, Сибилла! Кто поверит, что мужчина может встречаться с Роландой Верье по дружбе? Зачем ты обращаешься со мной как с ребенком, когда я жду от тебя правды? Не бойся, я не стану устраивать сцены ни тебе, ни Роланде, ни Альберу. Ты видишь, я спокойна. Но только не лги!

– Да я и не лгу тебе, лапочка моя. Постарайся понять, что мы с Роже находимся в очень затруднительном положении. Роланда, конечно, в большой мере вернула себе благосклонность патрона. Это правда, и я просто обязана тебе ее сказать. Но ведь Роланда шлюха, и у нее есть веские причины ненавидеть нас за то, что мы заняли ее место, а я еще вдобавок выдвинула тебя. К счастью, она не злится на нас, потому что очень довольна той жизнью, которую нашла в Польше… или которую создала там для себя. Для нас это большая удача.

– Откуда ты знаешь, что она не злится на вас?

– Знаю, потому что мы с ней объяснились.

– Ах, вот как, значит, и ты видишься с Роландой за моей спиной! И скрываешь от меня ее свидания с Альбером! Может, ты даже приглашаешь их к себе?

– Всего один раз, лапочка. Ну, пожалуйста, не гневайся на меня! Что ты хочешь – такова жизнь. Патрон есть патрон. Если ты отрекаешься, если упускаешь власть из рук – а ты ее упустила, бедняжка моя, отказавшись играть роль любящей жены, – я все-таки обязана ради мужа, ради того, чтобы он сохранил свое место при дворе, быть любезной с фавориткой хозяина. О, поверь мне, я по-прежнему тебя люблю. Я всегда любила тебя, Клер, чего почти не бывает между кузинами, тем более что могла бы позавидовать тебе и твоему браку. Но я не завидовала и люблю тебя по-прежнему, только не требуй от меня, чтобы я пожертвовала ради тебя карьерой Роже, – ты должна понять, что это невозможно.

– Да, я прекрасно тебя поняла, – ответила Клер.

Клер выполнила обещание, данное Сибилле; она не стала устраивать сцен Ларраку, но, когда на следующий вечер он захотел ее обнять, она отстранилась и сказала спокойно и мягко:

– Нет… Не надо, Альбер… Я тебя ни в чем не упрекаю, но не хочу делить тебя с другой.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

– Ты и сам это знаешь, – ответила она.

Он не настаивал. Через несколько дней они единодушно решили спать в разных комнатах. Слугам объяснили, что этого требует слабое здоровье Клер: она якобы нуждается в отдыхе и не может каждое утро вставать в семь часов утра вместе с супругом, который уходит на завод.

Примерно в это же время, ближе к концу года, ей пришлось пойти на поминальную службу в церковь на левом берегу Сены: хоронили старого служащего завода Ларрака. Преклонив колени, спрятав лицо в ладонях, Клер молилась не столько за него, сколько за упокой души Клода Парана.

«Бедный Клод! – думала она. – Я закрыла перед ним свое сердце, как закрыла его потом для своего мужа и маленького сына… Почему я такая?»

Затем она помолилась за себя: «Господи, сделай так, чтобы когда-нибудь я навсегда освободилась от этой брони гордыни, безразличия и холодности, которые отгородили меня от радостей, доступных самым малым мира сего! Даруй мне счастье быть хорошей супругой и матерью! Сделай меня человечной, простой и наивной!»

Этим утром, вернувшись из церкви домой, Клер зашла прямо в детскую с твердым решением завоевать любовь Альбера-младшего. Ребенок, игравший со своей няней, знакомым и привычным домашним божеством, испугался вида матери, одетой во все черное, и отвернулся.