Социализм для джентльменов - Бернард Шоу

ему управление его собственным имением, – как это, вероятно, и случится, если он был в прошлом хорошим хозяином, а не передавал своего имения разным управляющим, приказчикам и поверенным, – он, «законный владелец», оказался бы не в лучшем положении, чем какой-нибудь главный лесничий или другой ответственный чиновник на службе у государства. Ему не было бы никакого смысла оказывать малейшее сопротивление переходу его прав собственности в руки государства, и даже наоборот, – так как: чем богаче государство, тем больше был бы доход, распределяемый между его членами, и тем короче был бы период жизни, посвящаемый принудительному труду, – он стал бы рассматривать право личной собственности, как попытку навязать ему, без всякого эквивалента, ответственность и обязанности, от которых более счастливые его сограждане были бы избавлены. При таких обстоятельствах люди стремились бы к титулам, чинам, славе и всяким не материальным отличиям, а также к изысканным предметам личного употребления; но, конечно, они не стали бы цепляться за право собственности; а так как социалистическое государство не скупилось бы на моральные отличия и прославление гражданских доблестей и позволяло бы своим гражданам умножать изысканные предметы для личного пользования, то их честолюбие и жажда приобретения получали бы полное удовлетворение. Сохранилась бы также привилегия благородства. Человек, с избытком выплачивающий свой долг природе и этим улучшающий положение своей родины, считался бы джентльменом в противоположность так называемому джентльмену капитализма, который оставляет свою страну беднее, чем она была до него, и гордится таким грабежом.

Как ни малы кажутся на первый взгляд такие изменения, однако, ясно, что они слишком революционны, чтобы можно было провести их простым большинством в парламентском голосовании. Гражданские власти не стали бы проводить их, суды отказали бы им в своей поддержке, граждане не подчинились бы им при современных общественных взглядах. Пресса напрягла бы все силы своей угрожающей риторики, чтобы обесславить их. Поэтому при нормальных условиях потребуется несколько лет убедительной пропаганды, чтобы создать хотя бы зародыш общественного сознания в пользу таких изменений, и первым шагом должно было бы стать обращение самих рабочих лидеров и официальных социалистов. Тред-юнионизм должен быть вывернут на изнанку и должен отвергнуть, осудить, а не защищать то право на праздность, ничегонеделание и разгильдяйство, которое делает вполне законным социальный паразитизм. «Оружие стачки» должно быть отброшено, как хартия праздных богачей, которые находятся в постоянной стачке и являются истинными лентяями и трудоспособными лодырями нашего общества. Марксисты должны прекратить невыносимое полоскание рта марксистскими фразами, которых они не понимают (так как не читали Маркса), и перестать надоедать и внушать отвращение обществу своими речами на напыщенно-сварливых конгрессах, кончающихся Амьенскими хартиями, которые призывают к всеобщей забастовке – этой квинтэссенции антисоциализма. Если они не могут предложить ничего лучшего, пусть они лучше отправляются домой спать; по крайней мере, там они не будут никому надоедать и никого не введут в заблуждение кроме самих себя. Они должны наконец начать говорить о том, что значит социализм на практике.

Но обстоятельства могут и не остаться нормальными. Класс собственников, видя, что нормальный ход событий ведет к уничтожению права собственности, может попытаться создать благоприятные условия, воспользовавшись приемом Екатерины Второй – маленькой войной для развлечения народа. Рабочее движение может само испортить свое дело, если при помощи тройственных и проч. союзов попытается снова вызвать всеобщую стачку. Важно помнить, что в России самой отсталой из великих европейских держав, почва для коммунизма была расчищена не столько коммунистами, сколько империалистами, которые в своем беспечном невежестве и неспособности загнали свой воз в канаву и оказались во власти энергичной кучки реалистических коммунистов, которые, взяв управление страной в свои руки, непреодолимой логикой фактов и реальной ответственности были приведены к принудительному общественному труду под угрозой смертной казни, как к первому условию не только коммунизма, но самой возможности существования. Они расстреливали людей не только за уклонение от работы и безделье, но за пьянство во время работы. Теперь ясно, что в смысле невежества, неспособности, социальной близорукости, классовых предрассудков и всего того, что дискредитирует государственных людей и приводит к крушению их страну, та порода людей, которая избирается в парламент при послевоенных (цвета хаки) выборах в Западной Европе и в Соединенных Штатах Америки, поспорит с любым государственным мужем, который когда-либо стоял у власти во время царизма в России. На Западе капитализм гораздо сильнее, чем в России, где он был сравнительно мало развит; но хотя в России он не достиг своего кульминационного пункта и находился в младенческом состоянии, у нас он уже пережил высшую стадию развития и начинает шататься на своих глиняных ногах. Он также может завязнуть со своим возом в канаве и предоставить наиболее способным реалистам спасать положение.

В этом случае мы можем получить диктатуру пролетариата в том смысле, в каком это выражение употребляется русскими государственными людьми коммунистами. Для них диктатура значит обуздание демократии. Например, по всей России существуют избранные советы, но иногда случается так, что по какому-нибудь существенному вопросу 20 голосов подается за правительство, а 22 против него (при чем оппозиция состоит из социалистов-революционеров, меньшевиков, синдикалистов и других людей, в такой же мере ненавистных газете «Морнинг Пост», как и господствующие в России коммунисты). Правительство не говорит на это: «Ваша воля будет исполнена: глас большинства – есть глас Божий». Оно весьма быстро распускает этот совет и заявляет его избирателям, что пока они не изберут совета с преобладанием в нем большевиков, у них не будет никакого совета. Оно даже может обращаться с большинством, как с бунтовщиками. Британский демократ возмущается этим. Даже те, кто слишком циничен или слишком безразличен, чтобы возмущаться, говорит: «какая польза вообще иметь совет при подобных условиях». Но правители России возражают, что польза в том, что они знают, с кем имеют дело. Они таким образом узнают, в какую сторону склоняется общественное мнение и какие округа являются отсталыми и нуждаются в воспитании. Британский демократ в недоумении спрашивает, справедливо ли исключать оппозицию из правительственных учреждений. Русский государственный деятель отвечает, что они ведут классовую войну и что во время войны оппозиция является врагом. Их спрашивают далее, в праве ли они навязывать своей стране новые учреждения, пока они не убедили большинство населения в их необходимости. Они отвечают, что если бы ни одна политическая мера не проводилась без того, чтобы население понимало и требовало ее, никакая вообще политическая мера не могла бы быть проведена. Они добавляют, что всякая партия, как бы революционна она ни была в теории, великодушно отказывающаяся предпринять какое-либо действие, пока оно не будет поддержано конституционным большинством, очевидно,