Проза - Василий Алексеевич Слепцов

поддается также влечению своих личных склонностей к простоте и никак не может освободиться от привычки поучать. Это видно из следующего:

«Давали друг другу и угощения, пировали, веселились, — и странное обыкновение: за столом иногда сидели от полдня до глубокой ночи, провожая время то в пении, то в разговорах, впрочем не неблагопристойных. Как знатоки церковного и нотного пения, пели за столом канты и церковные стихи; и на балах сих никогда не гремел у них чайный прибор и нисколько не знакомы были с иностранными винами. Не было кухнь и поваров, а все было: пища и питие простое свое и в чрезвычайном довольстве. Ставили на стол сначала пирог, иначе косик, и такой величины, что малому ребенку в сажень. В таком же количестве подавали в мясоед мясную пищу, а в пост рыбу».

Этим почти совершенно исчерпывается весь запас заключающихся в «Летописи» материалов.

Письмо осьмое

ТЕАТР И НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ

Видел я чрезвычайно любопытную вещь, — осташковский театр. Намедни говорит мне Ф[окин]:

— Есть у нас тут художничек один и желает он очень с вами познакомиться. Хотите, он вам театр покажет?

Я, конечно, очень был рад этому случаю и пошел к художничку в гости.

Стоит домик на углу, у самого почти озера, на окне налеплена вывеска: фотография; на дворе сохнет картина на солнце, и собака ее нюхает. Я подошел к картине, посмотрел: Юдифь и Олоферн. Олоферн совсем коричневый со свесившейся рукою, а у Юдифи одна щека красная, а другая зеленая. Треножник тут какой-то.

— Что вы смотрите? ведь дрянь, — вдруг сказал кто-то сзади меня.

Это сам художничек-то и был, К[олокольнико]в.

— Ах, это вы? Очень рад…

— Мне так приятно, давно желал… Милости просим!.. сделайте одолжение, без церемонии… — и т. д.

Взошли мы в комнату, разговорились об искусстве, о Петербурге. Художник оказался очень милым. В комнате у него сидела девочка в монашеском платье за рисованием, послушница из монастыря. Она очень усердно подчищала белым хлебом нос какому-то Александру Македонскому и заправляла пятна. Заговорили, конечно, о театре. Художник с увлечением рассказывал о том, что вот у них есть театр, что есть и люди, с любовию преданные искусству, и что как жаль, что Федора Кондратьича нет в городе; а то бы можно и спектакль устроить. Я между тем рассматривал картины и образа, в беспорядке развешанные по стенам. Потом он повел меня наверх, в свою мастерскую, то есть на большой чердак с манекенами, подмалеванным плафоном и неоконченной картиною. Картина, впрочем, неважная, зато вид с чердака на город и на озеро, покрытое островами, и синеющий вдали бор, вид удивительный. Холодно было в мастерской и пыльно, долго сидеть было нельзя; вот мы и сошли вниз, кофе нам принесли; К[олокольнико]в взял комедию Потехина «Чужое добро впрок нейдет», стали мы ее читать.

— Да что тут толковать, — сказал он наконец, — пойдемте в театр! Мы для вас устроим генеральную репетицию в костюмах. Наши все будут рады.

Однако в театр мы сейчас не пошли, а отложили до вечера, потому что нужно было повестить актеров о предстоящей репетиции, да и роли не все знали. Я пошел пока к [Успенскому], служащему в духовном училище, а К[олокольнико]в сейчас оделся и побежал к актерам.

— Я, говорит, это все в одну минуту.

На главной улице попалась мне целая толпа девочек, возвращавшихся из училища. Они шли все в чистеньких фартучках, с сумочками через плечо и, узнав меня, стали приседать и перешептываться. Потом увидал я знакомого учителя, сидящего у окна с гитарою.

— А, здравствуйте! — закричал он. — Прошу покорно, зайдите поболтать. Я болен.

— Нет, мне некогда.

— Ну, после. А то я сам зайду ужо́.

— Заходите, только попозже, а то я буду в театре.

— В театре? Да что? не стоит. Охота вам. До свиданья.

Отыскал я [Успенского], постучал, впустили. Я вошел в залу и долго ходил по комнате. В это время что-то бегали, шептали, дети заглядывали в двери, а в зале было душно и пахло деревянным маслом. Потом вошел священник в зеленом подряснике и попросил садиться. Я сел.

— Надолго изволили приехать? — начал было священник, но в то же время отворилась дверь и показался [Успенский]. Он скромно поклонился и застегнул одну пуговицу.

— Я давно к вам собирался, да все некогда было, — сказал я.

— Благодарю вас покорно-с.

— Вы мне что-то хотели сказать?

— Да-с. Это я о литературе намеревался в свободное время побеседовать.

— Так что же? Побеседуемте.

Мы замолчали. Священник, сидя в кресле, с любопытством поглядывал на нас, то на одного, то на другого, ожидая, вероятно, как-то мы будем беседовать. Наконец [Успенский] спросил:

— Вы писатель?

— Нет, не писатель; а так немножко пописываю от нечего делать. А что?

— Да вот-с, удивляет меня дух обличения, распространенный нынче повсюду. Какая этому причина?

— Причина, я думаю, очень простая: необходимость.

— Так-с. Но извините меня, по моему крайнему разумению, необходимости в этом не ощущалось доселе, почему же так ныне?..

— Надо полагать, время такое пришло.

— Время? Гм, время все одно.

— Время-то, пожалуй, что одно, да люди другие.

— Люди? На людей полагаться трудно.

— Зачем же на них полагаться? Никто и не просит.

— Ох, люди! люди! — со вздохом сказал про себя священник и задумался. [Успенский] тоже задумался и стал водить пальцем по столу.

— На кого же надо полагаться? — спросил я наконец.

Мы все трое опять умолкли. И долго так промолчали. Потом я спросил:

— К какой епархии принадлежит Осташков?

— К тверской, — ответил [Успенский].

— А к угоднику-то к нашему ездили? — вдруг спросил священник.

— Как же, ездил.

— Двадцать седьмого мая обретение святых мощей преподобного Нила Столбенского, угодника божия, бывает крестный ход.

[Успенский] между тем вышел и вернулся с толстою тетрадью в лист. Он как-то нерешительно подошел ко мне и спросил:

— У меня есть рукопись одного автора (об имени его позвольте умолчать), и он чрезвычайно затрудняется.

— В чем же затруднение?

— Собственно, в том: где избрать место для напечатания. К вам как к редактору журнала…

— Да я вовсе не редактор. Кто это вам сказал?

— А! так вы не редактор… — и он несколько отодвинулся от меня. — Извините!..

— Так что же вам угодно? Я, может, быть, что-нибудь могу сделать. Что это такое?

Я взял тетрадь и начал ее перелистывать. Она заключала в себе огромное количество листов очень тщательного письма. Это было описание монастырей Тверской епархии, с означением годов основания каждой обители и перечислением всех настоятелей и настоятельниц, управлявших монастырями. В ней упоминалось,