Лондонский туман - Кристианна Брэнд

class="p">Чарлзуэрт положил на стол двенадцать рецептов. Матильда вытянула шею, чтобы разглядеть их со своего места у камина.

— Но это рецепты Томаса!

— Да, верно.

Чарлзуэрт повернул их таким образом, чтобы она могла легко прочитать их.

— Но Томас не дал бы их ей — он никогда не стал бы выписывать двенадцать рецептов одновременно. И вообще он ничего не знал о ребенке... — Тильда испуганно уставилась на рецепты. — Они датированы вчерашним днем!

— Да, — кивнул Чарлзуэрт. — Все до единого.

— Но вчера Томас был в тюрьме! И позавчера тоже! — Внезапно она вскинула голову. — Роузи взяла пачку его писчей бумаги — сказала, что хочет написать Тедварду, — и пробыла в своей комнате два часа... — Матильда повернулась к Тедварду. — Она написала тебе?

— Нет, — ответил Тедвард. — О чем ей было мне писать?

— Потом Роузи спустилась, держа что-то в руке — я подумала, что это конверт, — и ушла на весь день. Вернувшись, она сразу пошла к себе, и когда Кокки поднялся к ней, уже была в постели и сказала, что плохо себя чувствует... У нее был рецепт Тедварда, она скопировала его двенадцать раз на писчей бумаге Томаса и подписалась его именем. — Тильда присмотрелась к подписям. — Конечно, сразу видно, что это подделка, но аптекари не могли этого знать. Им было не с чем сравнивать. Рецепт был на именной бумаге и на небольшую дозу... — Она облегченно вздохнула и закрыла лицо руками. — Томас тут совершенно ни при чем.

— Следовательно, все в порядке? — со свирепой иронией осведомился Тедвард. — Если Томас ни при чем, то какое имеет значение все остальное? — Он встал, шатаясь, вышел в холодный январский сад и сел на каменную скамейку под безлистным тутовым деревом, снова стиснув голову руками. Они видели, как Эмма возбужденно подбежала к нему, склонив голову набок. Тедвард оттолкнул ее так резко, что она упала и, поднявшись, с плачем убежала в дом. Он даже не посмотрел ей вслед.

Если бы только, думал Кокрилл, они все не жалели его, потому что он встал и ушел, оставив Роузи умирать! Кокки подозревал, что в глубине души сам жалеет себя, но он так давно покрывал защитной броней маленькую матрицу жалости в своем иссохшем старческом сердце, что не ощущал себя способным на подобного рода эмоции. Куда больше их сочувствия Кокрилл оценил бы простое признание того, что он поступил так, как поступил бы каждый из них, зная Роузи, что это было вполне естественно. Но нет! Сидя в день похорон в гостиной, наполненной удушающим запахом лилий, и стараясь не смотреть на урну с прахом, они одолевали его своей великодушной жалостью!

— Ради бога! — сказал Кокки Чарлзуэрту. — Давайте пойдем в паб и выпьем на свежем воздухе.

Но в пабе, с кружками пива в руках, они заговорили о том же — действительно ли Роузи так плохо себя чувствовала в тот момент, когда говорила об этом Кокриллу; в какое время она должна была принять яд, чтобы дойти до этой стадии; как, почему, кто...

— Мы с вами, как пара старых сов, — сказал Чарлзуэрт.

— Совы славятся тем, что видят в темноте, но для меня тем вечером в ее комнате было слишком темно.

Дознание было отложено, «дабы позволить полиции провести дальнейшее расследование».

— Хотя я понятия не имею, что еще мы можем обнаружить.

— Я достаточно хорошо знал Роузи Эванс, — сказал Кокрилл. — И должен признаться, что не представляю ее придумавшей и осуществившей все это.

— Но в противном случае...

— В противном случае, кто-то подал ей эту идею либо с целью помочь, либо наоборот...

— Кому могло понадобиться убивать Роузи Эванс?

— Понятия не имею, — ответил Кокки. — А кому могло понадобиться убивать этого бедного безобидного лягушатника?

Розовые неоновые лампы освещали просторный бар в эдвардианском стиле; на деревянных полках за стойкой поблескивали бутылки. Они сидели в нише, обитой уродливой красной тканью.

— Давайте вначале примем милосердную точку зрения. Доктор Эдвардс без всяких дурных намерений дает ей первоначальный рецепт, а она, по чьему-то совету или без оного, придумывает блистательный способ добыть большее количество и принимает случайно смертельную дозу.

— Или намеренно, — мрачно добавил Кокрилл.

— Самоубийство? Но почему?

— Она была беременна и не хотела рожать. Никто ей не помогал — все потеряли к ней интерес, будучи занятыми убийством. Старый преданный друг, на которого Роузи все еще могла рассчитывать, внезапно узнал, что она всего лишь нимфоманка. Об этом узнали все, и ее акции упали до нуля. — Кокрилл опустошил кружку и со стуком поставил ее на стол. — Не то чтобы я этому верил — Роузи не принадлежала к типу самоубийц.

— Так часто рассуждают. — Чарлзуэрт неожиданно стал выглядеть куда старше своих лет. — Но у молодежи кишка тонка. Сегодня они кипят энергией, а завтра впадают в отчаяние.

— Но это был не внезапный приступ отчаяния, а тщательно продуманный и осуществленный план. — Кокрилл собрал кружки и направился с ними к стойке. Чарлзуэрт наблюдал, как он возвращается с полными кружками, пробираясь сквозь толпу боком, как краб, и не расплескав ни капли. — Нет, самоубийство отпадает.

— Тогда, все еще с милосердной точки зрения...

— Милосердие тут ни при чем, — прервал Кокки. — Не будем обманывать себя. Это не было ошибкой. Предположим, кто-то хотел помочь Роузи избавиться от ребенка и, зная, что доза, предписанная доктором Эдвардсом, неэффективна, подсказал ей способ раздобыть двойную, тройную или даже четверную дозу. Но не двенадцатикратную! Никто в здравом уме не пошел бы на такой риск.

— Ей могли посоветовать меньшую дозу, а она подумала, что чем больше, тем лучше.

— Только не в двенадцать раз.

— Тем не менее Роузи приняла двенадцатикратную дозу.

— По совету кого-то, кому она доверяла, — настаивал Кокрилл.

Чарлзуэрт задумался.

— Мы говорим о любителе? — спросил он.

— Мы говорим о Матильде Эванс, старой миссис Эванс и Мелиссе Уикс.

— Но это мог быть не любитель, а врач.

Кокки молча пожал плечами.

— Я имею в виду, — продолжал Чарлзуэрт, — доктор Эванс мог ей это посоветовать, прежде чем его арестовали. Ничто не доказывает, что он не знал о ребенке.

— Мог, — согласился Кокрилл. — И