Красное на красном - Вера Викторовна Камша

– Не случилось ли с блистательным Альдо чего-то необычного? Быть может, он видел странный сон или испытал странные ощущения?

– Скуку я ощущал, – махнул рукой Альдо. – К нам с Робером прицепились «истинники». Им приспичило спасать наши души. За ваши деньги, разумеется.

– Пусть блистательный припомнит, – подался вперед старый гоган, – только ли о золоте говорил отмеченный мышью и не случилось ли во время беседы чего-то необычного.

– Ну, – принц склонил голову к плечу, и Робер понял: разговор становится важным, – магнус сказал, что Создатель на моей стороне и скоро я займу трон предков… Потом мы поболтали об олларианцах, и я согласился, что они еретики. Признаться, я решил, что вы им заплатили, ведь уломать святош нам помочь не выходило ни у кого.

– Правнуки Кабиоховы не осквернят себя договором с отмеченным мышью. Неужели блистательный…

– Нет, – перебил старого гогана Альдо, – я решил ничего не понимать, но со всем соглашаться.

– Да пребудет над блистательным и впредь длань Кабиохова! Не пролилась ли вчера ночью кровь?

– Кровь? – взлетели вверх брови Альдо. – В Агарисе запрещены дуэли, и уж подавно я не стану драться с магнусом.

– Сын моего отца спрашивал внука твоего деда об ином. Не поранился ли он вчера?

– Достославный Енниоль, – в голосе Альдо послышалось раздражение, – что случилось? Я понимаю, что ваши вопросы неспроста.

– У юной Мэллит, чья кровь скрепила наш договор, открылась рана. Это может означать лишь одно – зловредный посягнул на кровь блистательного, но удар приняла на себя правнучка Кабиохова.

– Что с ней? – Глаза Альдо блеснули. – Она жива?

– Жива и к ночи Роха будет здорова, но блистательный не ответил.

Альдо свел брови и «припомнил»:

– Я и впрямь где-то то ли укололся, то ли оцарапался, но где и как, не помню.

– Сын моего отца узнал все, что хотел узнать. Сейчас он скажет то, что должен сказать. Пусть блистательный соглашается со всем, что ему скажет отмеченный мышью, но не исполняет обещанного, не сказав правнукам Кабиоховым. Если блистательный пожелает призвать нас, пусть раскроет окно и положит на него книгу.

– Но что «истинники» могут мне сделать?

– Есть множество тайн, горьких, как полынь, и острых, как бритва. Непосвященным не до́лжно их касаться. Правнуки Кабиоховы защитят первородного, если он не пренебрежет их советами.

– Спасибо, – пробормотал Альдо.

– Да пребудет над семенем Кабиоховым рука Его, и да будет блистательный осторожней оленя и мудрее змеи.

Носилки остановились, Альдо и Робер спрыгнули на землю, оказавшись среди каких-то сараев, из-за которых виднелась колокольня церкви Блаженного Ожидания.

– Рыжий змей, – пробормотал Альдо. – Думаешь, ему можно верить?

– Больше, чем Клементу.

– Мне тоже так кажется. Жаль девчонку, она прехорошенькая…

Прехорошенькая? От фривольного словца Робера передернуло. Мэллит прекрасна, но она – гоганни, а он – наследник рода Эпинэ. Зима с летом и то ближе друг другу.

– Зря ты не рассказал старику про Ноху и остальное.

– Успеется. Как думаешь, какого рожна всем им нужно от меня на самом деле?

– Спроси чего полегче, но твои «друзья» явно не в одной упряжке.

– Да, каждый хочет поживиться. И, между прочим, за наш счет. Послушай, Эпинэ, куда это мы с тобой вляпались?

Глава 5

Талиг. Лаик Оллария

398 год К.С. 1–8-й день Зимних Ветров

1

В первый раз Суза-Муза-Лаперу́за граф Медуза из Путе́ллы заявил о себе хмурым зимним днем. Капитан Арамона поднял крышку супницы и выудил оттуда огромную ярко-малиновую перчатку с шестью пальцами. Перчатка была с левой руки, что по кодексу поединков означает вызов, посылаемый отсутствующему. Дескать, вызывающий вызываемого не застал, однако откладывать объяснение не счел возможным и настоятельно требует удовлетворения.

Каким образом перчатка очутилась в столь любимом капитаном наваристом бульоне, осталось загадкой, но она там очутилась. Обалдевший от неожиданности и злости Арнольд отшвырнул улов, шестипалая пакость пролетела над столом, отмечая свой путь жирными брызгами, и шмякнулась у камина. Слуга споро унес неблагонадежную супницу и вернулся с новой, в которой не оказалось ничего предосудительного. У Арамоны достало ума закончить трапезу и выйти из-за стола, не замечая наглого малинового пятна.

Когда капитан с клириком и менторами удалились, унары выскочили из-за стола и столпились вокруг загадочного трофея. После минутного созерцания Норберт поднял истекающий бульоном ком и неторопливо развернул. Перчатку украшал искусно вышитый герб: средь скрещенных копий и сосновых ветвей[64] на блюде возлежит свинья, в чье пузо воткнут обеденный нож. Вокруг краги вилась надпись, повествующая, что владельцем сего герба является благородный и голодный Суза-Муза-Лаперуза. Как следует разглядеть монстра унарам не дал слуга, молча и равнодушно взявший перчатку из рук Катершванца, но это было лишь началом.

Послав капитану Лаик формальный вызов, Суза-Муза медлить не стал, незамедлительно развернув военную кампанию. Первым его подвигом стала порча портрета в фехтовальном зале. Таинственный граф изуродовал воинственный Арамоний лик, пририсовав ему свинячье рыло и свинячьи же уши. Художником Медуза оказался посредственным, но унары проявили к нему снисхождение, чего нельзя было сказать про самого Арнольда.

И без того красная рожа капитана стала вовсе багровой, но, вопреки ожиданиям, Арамона не завопил и ногами не затопал, а медленно обошел своих воспитанников, поочередно разглядывая каждого по-рачьи выпученными глазами. Выдержать это оказалось непросто. Неудивительно, что прыщавый Анатоль вспыхнул и опустил голову.

Арамона молчал, молчали и унары. Тишину нарушал лишь ледяной зимний дождь, монотонно вгоняющий в подоконник водяные гвозди. Когда напряжение стало невыносимым, господин капитан соизволил заговорить.

– Вступая в братство святого Фабиана, вы знали, что за проступок, совершенный одним, отвечает или виновный, или все. Обеда сегодня не будет. Ужина – тоже. Если, разумеется, я не узнаю, кто посягнул на изображение доверенного лица нашего государя!

– Хрю, – отчетливо раздалось откуда-то слева. В надорский замок еще при жизни отца однажды забрел чревовещатель, немало потрясший пятилетнего Дикона. Оказалось, кто-то из унаров в полной мере владел этим странным искусством. Арамона ринулся на голос, но, разумеется, никого не изловил. Эстебан, Норберт с Йоганном, Паоло, Валентин и Арно молчали. Дик подозревал, что человек пять, знай они правду, побежали бы с доносом, но Суза-Муза таился не только от менторов и слуг, но и от товарищей.

Портрет сняли и унесли, убрался и Арамона, на прощание объявив, что, если унары надумают что-то сообщить, капитан ждет в своих апартаментах. Никто не пришел, и Свин свою угрозу исполнил. Спать пришлось отправляться натощак, а утром на стене парадной лестницы появилась надпись, гласящая, что свинья должна быть свиньей, а не капитаном.