Красное на красном - Вера Викторовна Камша

заветов Кабиоховых после смерти, в этом мире ночные прогулки были единственной радостью, которую знала младшая дочь достославного Жаймиоля.

Мэллит росла тихой, замкнутой и очень послушной, как и положено младшей дочери и к тому же дурнушке. На девочке испробовали множество снадобий, за нее возносили молитвы, ее окуривали отвращающими зло благовониями и поили утренней росой. Не помогало ничего – Мэллит оставалась безнадежной худышкой, которую чуть что начинало тошнить. И это при том, что семь ее старших сестер росли настоящими красавицами!

С возрастом болезнь прошла сама собой, но девочка так и осталась заморышем. В доме ее жалели и сетовали, что найти дурнушке жениха будет непросто. Причитания родичей девушка выслушивала молча, вернее, не выслушивала. Мэллит очень рано научилась кивать, думая при этом о своем. Ее считали слабой, послушной и глупенькой, а она лазала по деревьям и крышам не хуже кошки и перечитала все имевшиеся в доме книги, а было их немало.

То, что на ней никто не женится, гоганни не пугало – девушку не привлекала жизнь, которую вела мать, и она не завидовала красоте сестер. Чему завидовать? Тому, что на Фане́лли наконец не сошелся Пояс невесты?[61] Зато Мэллит сегодня увидит того, о ком мечтает!

Когда из всех девиц общины была избрана Мэллит, мать и сестры долго плакали. Они надеялись, что малышку все же удастся пристроить, но слово достославного из достославных – закон. Старейшина справедлив – из всех невест он выбрал самую безнадежную и сделал ее… самой счастливой. Гоганни не может любить не гогана, но ставшая Залогом свободна от замужества, а первородный Альдо достоин любви как никто другой! Мэллит с нежностью коснулась шрама на груди. Их кровь и их судьбы связаны до самой смерти, любимый об этом не подозревает, но это так.

Если до Енниоля дойдет, что ставшая Залогом читала Кубье́рту[62], с нее не спустят глаз, но откуда достославному это знать?! Женщины не читают, а едят, сплетничают и занимаются рукоделием. Конечно, Мэллит поняла далеко не все, но даже Учителя могут разъяснить не более трети Книги. К счастью, Залог – это совсем просто. Старейшины думают, что, обладая ею, они держат в руках первородного, но для ничтожной Мэллит Альдо дороже всех сокровищ мира, матери, отца, Закона… Душу свою она уже погубила, восьмилетней девочкой покинув в ночь Флоха спальню и забравшись в Чертог Четверых и Одного, и с тех пор ночи Луны принадлежали ей. Мэллит была свободна и счастлива своей свободой. Ее никто не видел и не мог видеть – все в доме сидели по своим спальням и молили Кабиоха о возвращении и прощении. Все, но не Мэллит! Пять дней она была послушным ягненком, в шестую ночь превращалась в дикую куницу, но лишь встретив первородного, поняла, что значит жить.

Луна поднялась над крышами и запуталась в ветвях платана. Зазвенел гонг, оповещая правнуков Кабиоховых, что пришел час изгнать из сердец сиюминутное и открыть их вечному. Мэллит перевернула песочные часы и устроилась на кровати, обхватив коленки. Она ждала, когда отец отца пройдет по дому, проверяя, заперты ли все двери изнутри, и запрет их снаружи.

Прозвучали шаги, почти бесшумно повернулся в замке ключ. Теперь хозяин дома поднимется наверх, бросит в курильницы на внутренней галерее угодные Вентоху благовония и закроется в спальне. Мэллит следила за песчаным ручейком, изнывая от нетерпения. Последние четверть часа тянулись едва ли не дольше, чем пять дней, но кончились и они. Дом замер, только во внутреннем дворе рычали спущенные с цепи псы да вдоль внешней стены стучали колотушками сторожа-иноверцы. Мэллит распахнула окно и белкой перескочила на старый платан, с которого перебралась на галерею. Дорогу в Чертог она отыскала бы даже с завязанными глазами.

Отец отца, прежде чем пройти к себе, наполнил светильники маслом и раздвинул все четыре занавеса. Девушка подошла к аре, и та, почувствовав приближение Залога, проснулась: золотые грани ярко вспыхнули и начали медленно таять. Шрам на груди заныл, и показался стилет, неподвижно висящий в золотистом мареве, кровь на конце клинка по-прежнему была алой. Бормоча вычитанные в Кубьерте малопонятные слова, Мэллит присела на корточки. Она желала видеть того, с кем ее связали кровью и клятвой. И еще Любовью, великой и единственной. Так дочь Вентоха полюбила сына Роха, так Суни́лли любила Царя Царей, а Э́гри – Поэта Поэтов.

Ранка на груди болела все сильнее, но боль – невысокая цена за право взглянуть на любимого. Дважды Мэллит заставала нареченного Альдо спящим в своей постели, однажды он пил вино с блистательным Робером, а в ночь Роха с первородным была женщина, которую гоганни захотелось задушить. Успокоившись, она убедила себя, что нареченный Альдо свою подругу не любит, а подумав еще немного, возликовала. Женщина была невысокой и костлявой, что дарило самой некрасивой из дочерей Жаймиоля надежду. Готовясь произнести запретные слова, Мэллит велела себе не злиться, если первородный вновь будет не один, но пищи для ревности на сей раз не нашлось.

Сквозь золото проступило дорогое лицо. Принц сидел у стола в мрачном сводчатом зале, а рядом суетились какие-то люди – или не люди? Девушка отчаянно вглядывалась в редеющий туман, пытаясь понять и запомнить. Гоганни не сразу разобрала, что делают с любимым маленькие мужчины в сером, а разобрав, едва удержалась от крика. Происходящее казалось отражением того, что свершил достославный из достославных, только те, из видения, действовали напрямую, без Залога…

Боль сделалась невыносимой, казавшаяся зажившей рана открылась, выступила кровь. Пытаясь унять кровотечение, девушка прижала к груди косу и с трудом поднялась. Ноги подкашивались, голова кружилась, но лечь Мэллит не могла, как и позвать на помощь. Нужно во что бы то ни стало вернуться в спальню; если ее найдут возле ары, всему конец!

4

Последние дни Эпинэ не находил себе места, и причиной тому были «истинники», вернее, договор, который заключил с ними Альдо. Союзнички, раздери их кошки! Торквинианцы нравились Иноходцу куда меньше гоганов, рыжие хотя бы объяснили, чего хотят. Конечно, олларианцы у эсператистов сидят в печенках, и давно, но воевать с ересью – дело Эсперадора. Святой престол терпел Олларов четвертую сотню лет, держа наследников Раканов впроголодь, а тут на тебе! Робер, в отличие от сюзерена, родился и вырос в Талиге и, хоть почитался сорвиголовой, иногда этой самой головой думал. Люди Чести могут сколь угодно проклинать потомков узурпатора, сила на стороне Сильвестра, а народу – народу все равно.

Робер и