Пророки и поэты - И Гарин

и, наконец, актер-индивидуальность, темперамент, ту ограниченность и

теплоту жизни, которые смягчают суровую действительность слишком

глубокого замысла... Многообразная душа Гамлета есть очень сложный

поэтический феномен, и ее противоречиям мешает смущать нас не одна, а

несколько причин.

Дело в том, что Шекспир так глубоко зачерпнул... нет, не то

слово, он докопался до такой глубины... опять не то... он провидел

столь тайное, что не мог не отразить словами Гамлета безумия и хаоса

души.

В сущности, истинный Гамлет может быть только - музыкален, а все

остальное - - только стук, дребезг и холод нашего пробуждения с

музыкой в сердце.

В русской критике бесконечность интерпретаций Гамлета первым отметил И. Анненский, много размышлявший над проблемой вневременности великих творений искусства и пришедший к выводу, что бесконечными их делает "я" поэта, поэтическая глубина и незавершенность, насыщенность идеями и провиденциализм...

Иннокентий Анненский писал:

"Гамлет - ядовитейшая из поэтических проблем - пережил не один

уже век разработки, побывал и на этапах отчаяния, и не у одного

Гете... Серию критиков Гамлета открыл Полоний. Он первый считал себя

обладателем гамлетовской тайны. Хотя Гамлет прокалывает его случайно,

но зато Шекспир вполне сознательно сажает на булавку первого, кто в

дерзости своей вообразил, что он языком рынка сумеет высказать

элевсинскую тайну его близнеца.

Как ни печальна была судьба первого шекспиролога, но пророчество

никого не испугало, и Гамлет благополучно будет дурачить нас даже

сегодня.

Желанье говорить о Гамлете... в наши дни, благодаря превосходным

пособиями, легко исполнимо... Только как же, с другой стороны, и не

говорить, если человек говорит, чтобы думать, а не думать о Гамлете,

для меня по крайней мере, иногда значило бы отказаться и от мыслей об

искусстве, т. е. от жизни.

Думать о Гамлете - значит мыслить, стремиться понять мир, душу человека, смысл бытия.

Бесконечность интерпретаций Гамлета или Дон Кихота - это не только свертка идей их творцов, но и выражение настроений и мировидений интерпретаторов, срезы времени, его волны. В этом суть смыслового богатства гениальных образов, уяснить которые способствует история, время.

Гамлет - прапрадед всех литературных героев - философов в мировом искусстве, и в первую очередь - героев модернистских произведений XX века от персонажей Ибсена до Стивена Дедалуса и Леверкюна. Все великие писатели в той или иной мере ставили перед собой гамлетову дилемму, сближая искусство с мудростью и красоту - с решением кардинальных проблем бытия.

Сильный и слабый Гамлет, решительный и безвольный Гамлет, ясный и загадочный Гамлет, идеальный человек и ubermensch, воин и судья, спасающий народ от "чумы"... Дж. Браун так описывает Гамлета - М. Ивенса:

Его датчанин был человек действия, профессиональный легионер. Он

порвал с традицией тех бледнолицых невротиков, тех печальных юнговских

людей, которые в хандре слонялись по дворцу, лия слезы о недостатке у

них воли и копаясь в своем подсознании.

У Гамлета - Лоренса Оливье "страсть правила интеллектом, силы характера было больше, чем силы ума". Гамлет - Оливье - не лирик, а воитель, готовый "разорвать дядю пополам раньше, чем Призрак успел объявить об отравлении". Время жаждало героя, и искусство возвращало ему его.

На смену чувствительному, невротическому антигерою 20-х годов

пришел человек действия. Этот возвращающийся герой, человек, который

знает себя и определен в своих желаниях, - антитеза Пруфроку Элиота.

"Гамлет" Гатри и Бергмана был спектаклем об участи интеллигента в фашистском государстве. Гамлет-Гиннесс - уголоватый, некрасивый и растерянный человек - недоуменно вглядывался в мир, не в силах поверить, что век способен "вывихнуться" до такой степени. Он просто не мог постичь безграничность зла и оставался способен лишь на горькое проклятье этому миру.

Интеллигент, а проще говоря, мыслящий и совестливый человек в

условиях тотальной лжи и тотального насилия - таков бергмановский

Гамлет, по сути дела, - бергмановский герой вообще, проходящий вот уже

четыре десятилетия сквозь все его произведения. Человек, обуреваемый

стыдом за то, что он видит вокруг себя.

Человек, в котором растоптано уважение к себе, стремится

растоптать его и в других. И тогда начинается та катастрофическая

цепная реакция зла, которую режиссер дает нам возможность увидеть и

прочувствовать в ее конечных, глобальных последствиях. Об этом, как

мне представляется, спектакль Бергмана "Гамлет".

Барри Джексон и Эйлиф ставили "Гамлета" в современных одеждах - как "человека улицы", а точнее "солдата из окопа".

В эльсинорский мир бюрократической упорядоченности и

демонстративного благополучия врывался Гамлет - не из аудитории

Виттенберга, скорее из окопов 1918 г., оттуда, где "Гамлеты в хаки

стреляют без колебаний" (Джойс). Это был один из многих молодых людей

послевоенной Англии, переживших горечь утраты иллюзий и

возненавидевших лживый мир. В нем смешались циническая ирония и

клокочущая ненависть. Вместе с автором "Смерти героя" он мог бы

воскликнуть: "Добрая старая Англия! Да поразит тебя сифилис, старая

сука!". Критики писали о "захлебывающемся, хриплом дыхании" и "грубой

яростной активности" Гамлета, разившего без снисхождения. У него была

твердая рука - убивать его научили. Память об отце была для него

памятью о войне. Им управляла месть за бессмысленно павших в газовых

атаках, за обманутых и преданных - вот почему теме отмщения

принадлежало в спектакле особое место. Подобно герою-повествователю в

романе Олдингтона, он спешил искупить свою вину перед мертвыми. Но

голосом Олдингтона говорила элита "потерянного поколения".

Гамлет-Колин Кейт-Джонстон, "человек улицы", представительствовал от

имени тысяч - тех, кто не мог забыть вселенской бойни и не мог ужиться

в "веселых двадцатых", которые прежде всего постарались ни о чем не

вспоминать... Он продемонстрировал, как пугающе актуален может быть

Шекспир, как много горьких истин он способен сказать человеку

"самодовольного десятилегия".

Крэговский Гамлет - мистик, полусон-полудействительность, игра фантазии, горькая усмешка Нирваны над ничтожеством земных дел.

Что он читает? Слова. Что такое вся жизнь? Слова из бесконечного

периода Логоса. Кто они - Гамлет, Офелия, и Полоний, и Горацио, и

король? Ползучие козявки, и стоит посмотреть на бесконечность серой

загадки, окружающей их, чтобы понять скорбь мысли, проникающей

Гамлета.

Гордон Крэг видел Гамлета вне истории: Гамлета-идею, Гамлета-призрака, Гамлета-символа. "Символизм не только в корне всякого искусства, но в корне всякой жизни. Лишь благодаря символам жизнь становится для нас возможной".

Не только тень отца Гамлета, но все образы трагедии

представлялись Крэгу мимолетными воплощениями сил, которые

господствуют над жизнью.

Гамлет - это попытка Шекспира охватить единым взглядом всю картину человеческой жизни, дать ответ на сакраментальный вопрос о ее смысле, подойти к человеку с позиции Бога.

После нескольких лет размышлений над "Гамлетом" Крэг не однажды с

отчаянием писал, что трагедия эта "невоплотима", что претензии театра

до конца "понять и объяснить истину Гамлета" несостоятельны, что даже

самому прекрасного актеру не под силу передать своей игрой, пользуясь

материалом своей человеческой личности и ею же как "инструментом", всю

глубину философского содержания этого образа.

Впрочем, Крэг только повторял Гете, Вильгельм Мейстер которого, имея в виду Гамлета, пришел к следующему заключению: "чем дальше я продвигался, тем затруднительнее мне становилось представить себе все целое, и наконец я увидел почти полную невозможность охватить его общим взглядом!".

Сам Гете видел замысел Шекспира в изображении "великого подвига, возложенного на душу, еще для него не созревшую".

Век расшатался, и скверней всего,

Что я рожден восстановить его!

Август Шлегель и эту характеристику посчитал "положительной" для слабовольного Гамлета.

Что касается характера Гамлета, то, следуя замыслу автора, как я

его понимаю, я не могу судить о нем положительно, как Гете... При его

так часто возникающих и никогда не приводимых в действие замыслах

слабость его воли очевидна.

Тем не менее Гамлет вполне соответствовал духу времени, рожденному Гете. Людвиг Берне считал датского принца копией немцев, а Ф. Фрейлигат пустил в оборот выражение "Гамлет - это Германия", получившее всестороннее обоснование у Гервинуса, находившегося под свежими впечатлениями разочарований "сынов века".