Боль - Ольга Богуславская

Время от времени в нашей печати возгорается дискуссия о смертной казни: отменить или оставить. Войдем ли мы, отказавшись от нее, в цивилизованное сообщество или будем как Заир и Зимбабве.

Когда такая дискуссия возобновляется, я всегда вспоминаю, что сказал Джордж Оруэлл: "Удивительно, но до этого момента я никогда не осознавал, что значит умертвить здорового, в полном сознании человека. Когда я увидел, как заключенный шагнул в сторону, чтобы не ступить в лужу, я понял тайну, непростительную ошибку прерывания жизни в её расцвете. Этот человек не умирал, он был жив так же, как были живы все мы... Его глаза видели желтый гравий и серые стены, его мозг все ещё помнил, предвидел, размышлял - даже о том, чтобы не ступить в лужу. Он и мы были группой людей, шедших вместе, видевших, слышавших, чувствовавших, понимавших один и тот же мир, а через две минуты что-то внезапно оборвется и одного из нас не станет - одним умом, одним миром станет меньше".

А в самом ли деле люди, совершающие умышленное убийство, и все остальные люди - одна группа людей? Я пока что не получила никаких убедительных доказательств в пользу такого утверждения. Напротив, из года в год вникая в "бытовые" подробности умышленных убийств, я только утвердилась в мысли, что мир делится не на мужчин и женщин, не на гениев и простаков мир делится на тех, кто способен на это и - нет.

Родители убитой Полины Бакуменко, как и тысячи таких же вычеркнутых из жизни живых мертвецов, продолжают ходить на работу, пить и есть, смотреть телевизор. Они продолжают жить в той же квартире. Стол, за которым она сидела, книжка, которую она любила, улицы, по которым ходили вместе, - все остается, как было. И как дышать? И ещё сон. Пытка, которая сводит на нет все слабые дневные усилия забыться.

Не все могут покончить с собой. У большинства нет сил даже на это. Все, что осталось после той жизни, тоже жизнь. Но только это не жизнь. Это просто так называется.

Чувство мести? Вы всерьез полагаете, что мать убитого испытает облегчение, узнав, что убийца осужден и казнен?

Только одно, только одно-единственное: пусть в этой полной тишине раздается голос твоего ребенка и до него можно будет дотронуться... Но это невозможно, и, стало быть, невозможно и другое. И значит, убит один, а погибли трое.

Нет, не месть.

И пусть тот, кто убил, живет, потому что мы убивать не должны. Но пусть он живет не с нами. Он должен остаться в клетке.

В России есть колонии, где отбывают длительное заключение. Пожизненным здесь называют двадцать лет лишения свободы вместо смертной казни.

Первые пять лет помилованный убийца проводит в помещении камерного типа. Право на работу - исключительная привилегия, которую нужно заслужить. Многие обитатели этого зловещего места считают, что лучше бы их казнили. Однако сами на это решаются лишь единицы.

Но двадцать лет - не пожизненное заключение. И не все люди, совершившие умышленное убийство, приговариваются к двадцати годам. У нас что, нет денег на такую роскошь, как пожизненное заключение?

Так давайте их соберем.

Пусть каждый из нас положит в копилку десять или сто рублей, у кого сколько есть. Если правительству не ясно, что этот вопрос не относится к разряду экономических, давайте слово "деньги" из предложения уберем. Сами. И что тогда останется?

Вернется убийца из "мест лишения" орлом, ещё "полетает".

А Полинин отец, когда едет домой с работы, проезжает станцию "Октябрьское поле". Полина родилась в октябре, и отец всегда шутил: вот, мол, видишь, даже станцию в честь тебя назвали, октябрьская Поля...

На выстрел от любви

Наверное, она была хороша собой - только это не бросалось в глаза. Как изгиб речки: смотришь - за душу берет, а отчего - не знаешь. Отменного роста и отлично сложена, а только никто её не замечал. Или она себя ото всех прятала. Глаза были карие, яркие, пушистые ресницы, а посмотрит - как накажет.

Трудно представить себе самый миг их знакомства. Конечно, случай помог. Она ведь только что закончила медицинский институт, шел первый месяц её работы в поликлинике. Помнит ли он, как это было? Не может не помнить. Сломал ногу, катаясь на лыжах, и друзья, которые привезли его в поликлинику, потешались: как бы ногу к руке не привинтили, доктор-то всего месяц как работает.

Леонид Андреевич тогда был просто Леней. В тюрьме его почему-то величают Лешей, и он написал матери, что потерял все, даже имя. Но тогда он был Леней. И в маленьком городе, где ученых было больше, чем воробьев на улицах, без него не обходилось ни одно застолье. Он был представителем племени младших научных сотрудников с гитарами. Есть такое племя, и нравы его хорошо изучены, но Леня был корифей жанра. У него было лицо альпиниста, который случайно спустился на землю и повстречал хороших людей. Милая неотесанность в сочетании с обезоруживающей улыбкой победителя, задушевные песни на слова неразрешенных поэтов и короткая пшеничная челка. Новый доктор, Екатерина Владимировна, старательно заполняя карту, вдруг подняла на него глаза и сказала:

- Вы меня изучаете. У вас тяжелый взгляд.

Но он не изучал её. Он сидел и удивлялся. Он понял, что она совсем другая. С кем сравнивал? Пожалуй, ни с кем - просто считанных минут хватило, чтобы удостовериться в её неприступности. Не показной, а какой-то монастырской, сокровенной. Его это задело.

Два года он преследовал её, ни в чем не отдавая себе отчета. Если бы его спросили зачем, для чего, он бы смешался, ответа у него не было.

Два года отчужденно взирала она на неистового чужака. Она знала, что не придумала - в нем все было другое. Она любила старинную музыку, а он песни каких-то болот. Она была рассудительна и старательна, а он порывист и даже в автобусе не мог сидеть, любил ехать стоя, потому как мысленно бежал перед автобусом. Она любила готовить, затейливо накрывала на стол - он привык носиться по институту с куском хлеба в одной руке и с бутылкой кефира в другой.

Появившись дома у Кати на правах жениха, он сразу стал всеобщим любимцем. Надо было знать Катю, чтобы понимать: человек, которого она привела в дом, пришел навсегда. Между тем история с предложением руки и сердца была, как бы это сказать, уж вовсе необычна, поэтому никто ничего не знал, как состоялось это предложение, вплоть до суда, где он, стоя все в тех же коричневых брюках, в гробовой тишине рассказал, что она вынудила его сделать это предложение. И он не лгал.

"Это" случилось в Новгороде, куда они поехали по туристическим путевкам. Из Новгорода приехали уже совсем другие люди. Он - потерявший голову, она - в самом расцвете своей женской красоты и силы. Он не думал ни о чем, все вокруг полыхало. Она неотступно думала об одном.

Будучи человеком, с одной стороны, очень цельным, с другой - очень глубоким, она, отдавшись во власть неизвестной стихии, старалась эту стихию постичь.

Постигла ли? Теперь уж кажется, что нет. Но это и неважно. Важно понимать движение её мыслей, а оно неизбежно должно было привести её к логическому объяснению того, что происходит между нею и человеком, который так долго стоял у неё на пути. Да, она была женщиной, которой надо знать, что с ней происходит. Пусть это полет на Луну, пусть не в ракете, а на белом голубе. Но ей, чтобы оставаться в пределах своей ауры, надо было знать, Луна ли та планета и голубь ли к ней летит. И вот она принялась распутывать тонкие нити, связавшие её с этой пшеничной челкой, вглядываться в них, и ей показалось, что она поняла. Поняла, чего хотел обладатель челки и чего будет хотеть в дальнейшем. Она, помня, как долго он добивался её да нет, сначала только внимания, только интереса, любопытства... И перебирая заново все драгоценные приметы схождения планет, она ошибочно предположила, что робость, которая одна только и могла помочь завладеть ею, эта робость помешает ему сказать ей слова о том, чтобы соединиться навсегда.

Ничто не сможет так мгновенно и исчерпывающе передать черты её внутреннего облика, как эта простая ошибка. Она ждала, что будет дальше, дальше все было одно и то же, а ей казалось, что остановиться это не может, оно должно расти, разрастаться, взмывать вверх. И тогда она прочитала в его глазах то, что никогда не было в них написано. Она сочла, что он НЕ СМЕЕТ сделать ей предложение, тогда как он ещё - или уже - не вдавался в эти материи. Предположив, что им овладела все та же робость, которой она так дорожила, она решила помочь ему и прямо об этом сказала.

И, что самое поразительное, не выслушала ответа.

Его, положим, и не было, но если бы она это заметила...

Слова "давай поженимся" должен произносить мужчина. Это как пятое время года, это непреложно, однако люди, насколько мне известно, не могут назвать автора сей аксиомы - я имею в виду календарь. Все главное в нашей жизни анонимно, и пусть, но не все в это верят. Но тот, кто не верит, никогда не поймет, почему те же слова, но сказанные вторым участником мизансцены, изменяют название всей пьесы. Все, что произошло потом в жизни двух людей, предопределено было авторством этой избитой и великой реплики. Только один из них так никогда и не узнал об этом, а второй не смел себе признаться в том, что так оно и было.