Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка» - Валерий Сенин

Я пожал плечами и ответил:

– Я верю в тебя, мам.

Мама кивнула:

– Ну что же, сейчас этого достаточно, теперь иди на кухню, я должна помолиться.

Я послушно ушел на кухню. Полина уже успела приготовить кофе и разлить его по чашкам, она встала у окна и грустно произнесла:

– Опять дождь пошел, Игорек. Все лето в этом году льют дожди, а в прошлом август был солнечным.

Я подошел сзади, прижался к Полине, положил ладони на ее довольно крупные груди и признался:

– Знаешь, милая, я прожил с тобой две недели, а мне кажется, что в этот отрезок времени уместилось двадцать лет.

На глазах Полины выступили слезы, она тяжело вздохнула и призналась:

– А мне кажется, что в эти две недели уместилась вся моя жизнь, потому что жизнь без счастья и не жизнь вовсе, а без тебя у меня счастья не было, деньги были, секс был, а счастья не было... Игоречек, а может, ты не пойдешь вниз, у меня плохое предчувствие, ведь такие дела добром не кончаются?

Полина так жалобно мне это сказала, что я тоже чуть было не заплакал сам, однако подвести маму я не мог, потому что для мамы сегодня наступит момент истины, когда она возьмет из сейфа бандитские деньги и отдаст их моим детям. Я поцеловал Полину в щеку и сказал:

– Мне кажется, что ты ошибаешься со своими предчувствиями. Если деньги не взять сегодня, то Клюквин и его бандиты используют их для своих грязных целей, впрочем, к нам попадет лишь малая часть всей суммы.

Услышав мамины шаги, я тотчас же отпустил Полину, быстро прошел к столу, сел на табурет и принялся пить кофе.

Мама вошла в кухню, села на пустой табурет, отпила немного кофе и сказала:

– Ну вот, опять дождь пошел, и в прошлом году тоже лило, начиная с августа, и даже Новый год встречали с дождем, но для Петербурга это нормально. Пятьдесят лет назад, когда мне было десять, а Полинке одиннадцать, мы катались по Невскому проспекту на велосипедах в середине января, одетые в летние платья, помнишь, Полина?

Полина не согласилась:

– И вовсе это было не в Петербурге, а в Одессе в середине апреля.

Мама погрозила Полине пальцем:

– Полинка, у тебя явная потеря памяти, в твоем возрасте это бывает, но я младше тебя и прекрасно помню, что это было в Петербурге в середине января. Накануне целый день шел дождь, и весь снег сошел, а в тот день ярко светило солнце и температура днем поднялась до плюс десяти, мы с тобой обрадовались приходу весны, сняли теплые куртки и начали кататься по Невскому в одних платьях, а на следующий день обе заболели ангиной, неужели ты этого не помнишь?

Теперь Полина погрозила маме пальцем:

– Мария, ты как всегда все путаешь, но я к этому уже привыкла за пятьдесят лет нашей дружбы, не зря наша учительница называла тебя иногда «путник в тумане»: точные науки тебе всегда давались с огромным трудом.

Мама глотнула немного кофе и удивилась:

– А зачем мне, искусствоведу, окончившему Академию художеств на «отлично», точные науки? Я сильна в своей области и горжусь этим так же, как ты своими точными науками.

Я пил свой кофе маленькими глотками, слушал диалог женщин и успокаивался. Полина, очевидно, исполнила мамин наказ и всыпала в кофе что-то успокаивающее: тело мое перестало противно дрожать, и страх прошел. Из радио объявили, что в Петербурге двадцать четыре часа ровно. Мама встала, перекрестилась и сказала:

– Ну-с, с божьей помощью начнем потихоньку. Сын, надевай скорее свою шапочку.

Я послушно натянул на голову маску-шлем, поднял с пола большую кожаную сумку с мамиными инструментами и двинулся за женщинами к ванной комнате. Первой туда вошла Полина, она приблизилась к маленькому зеркалу на стене, повернула его на девяносто градусов вправо, и тут ж в полу бесшумно поднялась крышка люка. Полина вытащила из-под ванны веревочную лестницу, зацепила ее крючками за ножки ванны и сбросила вниз. В банковском туалете было темно. Мама натянула на голову свою шлем-маску, указала пальцем на лестницу и шепотом произнесла:

– Сын, ты идешь первым.

Я просунул голову в ручки сумки, перебросил ее на спину, встал ногой на первую перекладину, глубоко вдохнул, словно собирался нырнуть под воду, и через несколько секунд уже стоял на кафельном полу нижнего туалета.

В банке было тихо. Лестница задергалась, и скоро рядом со мной опустилась мама; она приоткрыла дверь, послушала с минуту тишину и прошептала:

– Иди вперед, осмотрись на месте, потом вернись и доложи обстановку.

Я вошел в темный коридор и осторожно двинулся по нему, пока не попал в какое-то гораздо более обширное помещение. Минуты три я напряженно слушал и всматривался. Не обнаружив ничего подозрительного, вернулся к маме и шепотом доложил:

– Мам, в банке тихо и темно, как у негра в жопе, и там нет ни одного окна на улицу, я передвигался ощупью.

Мама легонько хлопнула меня по плечу и прошептала:

– Тогда веди, Сусанин, наша удача в наших руках.

Я снова вышел в темный коридор. Нащупал стену. И пошел вдоль нее. Мама шла сзади, держась за мою куртку. Перед входом в большое помещение мы остановились и прислушались. Минуты две было тихо. А потом вдруг в дальнем конце зала громко запел Володя Высоцкий мою любимую песню «Идет охота на волков». От неожиданности я присел, а мама сзади прошептала:

– Это охранники в соседней комнате веселятся. По моим данным, девочки должны уже их напоить до потери пульса, а музыка нам не помешает, наоборот, она нам поможет, не бойся, головастик, дверь здесь бронированная и без смотровых глазков, кстати, а чего это мы премся в темноте?

Мама включила маленький фонарик и осветила стоявший в метре от нас сейф, высотой чуть меньше моего роста. Мама подошла к нему, посмотрела на его номер и прошептала:

– Не тот.

Она подошла к следующему сейфу, осветила его и снова буркнула:

– Не тот.

Наш сейф оказался двенадцатым, мама осветила его, потом махнула мне рукой и прошептала:

– Головастик, тащи быстро инструменты, уже пятнадцать минут первого, через сорок пять минут бойцы Клюквина войдут в банк, значит, в моем распоряжении сорок минут.

Я снял с шеи сумку, подошел к маме и отдал ее ей. Она достала инструменты и начала работать. Скоростного вскрытия у нее не получилось, через пятнадцать минут мне надоело смотреть на ее повторяющиеся движения, и я двинулся к бронированной двери, из-за которой ревел Высоцкий. Света маминого фонарика за моей спиной было недостаточно, поэтому я трижды больно ударился о три сейфа, которые я не заметил, трижды ругнулся: «Черт возьми». В четвертый раз я пребольно ударился лбом в бронированную дверь, сказал «Твою мать!» и заткнулся, потому что музыка за дверью смолкла, зато раздался громкий мужской голос:

– Вставай, сука, раком! Десантник Хромов Марат Маркович тебя иметь будет!

Из-за двери донесся игривый женский смех, а другой мелодичный женский голос посоветовал:

– Лилька, перестань ржать, налей десантнику стакан рома, а потом встань как он просит, но вначале налей стакан, его дружок уже час назад вырубился, а этот половой гигант никак не может остановиться, ром его обязательно доконает.

Обладатель мужского голоса не согласился:

– Меня, десантника Хромова, не свалить с ног и литром рома. Лилька, сука! Налей мне литр в вазочку, и я покажу, как пьют настоящие десантники! А Вован вырубился, потому что он не десантник, он морпех сраный!

Не менее получаса я стоял у дверей и слушал, как десантник Хромов Марат Маркович пьет ром из вазочки, потом трахает Лильку, потом пьет еще что-то, потом имеет Райку, выпивает еще что-то и наконец, судя по звукам, вырубается.

После этого одна из женщин позвонила по телефону и сказала:

– Охранники спят, можно начинать.

Я взглянул на часы и немного забеспокоился, потому что они показывали без пятнадцати час. Через пятнадцать минут в банк войдут бойцы Клюквина, а мама все еще копается со своим сейфом, пора бы уже его и вскрыть, впрочем, если этого не получится, то мы уйдем без денег, ради них не стоит рисковать своими жизнями, а деньги я смогу заработать и другим, менее опасным способом, вот пойду завтра к мужу Бубняковой и соглашусь на его предложение – пусть мой «божественный молоток» поработает с полной отдачей два раза в неделю.

Я шел в сторону света маминого фонарика и волновался с каждым шагом все сильнее и сильнее, потому что не видел рядом с сейфом мамы. Но, слава богу, волнение было напрасным: мама стояла на коленях перед раскрытым сейфом и торопливо перекладывала в сумку красивые пачки американских долларов. Увидев меня, она победно и вместе с тем как-то хищно заулыбалась и прошептала:

– Сын, победа! Я все-таки это сделала! Командовать парадом буду я! В каждой пачечке по десять тысяч долларов, а я уже бросаю в сумку сто тридцать восьмую. Ах, милый Клюквин, хоть раз не обманул, сейчас бы я его расцеловала во все доступные места, правда, он бы не согласился, потому что считал меня старухой, и развелся со мной, не дав мне ни копейки, козел жадный, вот и поплатился, хотя здесь еще столько сейфов, что он в проигрыше не останется. Очень жаль, что Клюквин не узнает о моей маленькой победе над ним, если бы он узнал, то я бы почувствовала себя в тысячу раз счастливее, но говорить ему не буду, потому что Клюквин захочет отомстить, а мне лишние хлопоты ни к чему.