Из бездны с любовью - Елена Вяхякуопус

Серый туман клубился под ногами. Что-то пролетело мимо ее лица, мягко тронув волосы. Она стояла и смотрела на дверь. И вдруг ясно и отчетливо поняла: конечно. Там, за дверью – детская комната. Надо просто войти и увидеть. Пусть это будет страшно, я хочу знать. Она шагнула к двери, нажала на ручку, и дверь медленно отворилась. Там было очень холодно и почти темно, но она разглядела фигуру посередине, закутанную в одеяло. Маленькую фигурку с опущенной головой. Мороз охватил Лизу, зубы стучали, она вся дрожала. С трудом шагнула вперед.

– Кто ты? – произнесла она, не слыша своего голоса.

Ребенок в одеяле медленно-медленно поднял голову. И она увидела, что это девочка. Худенькая девочка с темными глазами. Знакомое лицо… Такое чистое, нежное, доброе…

– Ты знаешь, – прошелестел тихий детский голос. – Я – Лиза. Я – это ты. Ты убила меня.

Лиза села на кровати. Сердце стучало так, что было трудно дышать. В спальне полутемно, горит торшер в углу. Нет, так не может дальше продолжаться. Фаня Леоновна говорила, что психологи сходят с ума, если слишком много думают о своей работе. Она не сойдет с ума, нет. Она не боится. Пусть она одна в огромной квартире, но в соседних подъездах люди. Издалека доносится рокот машин, кто-то играет на гитаре во дворе. Сейчас она встанет, спустится вниз и снова войдет в закрытые комнаты. Там никого нет, она знает. И быть не может. Жизнь продолжается, прошлое должно быть забыто раз и навсегда. Лиза встала, набросила на плечи платок и вышла на лестницу.

Внизу горел свет.

Глава 38. Гуля на свободе

Вечером в Гнезде стало необычно тихо. Гулиных соседок днем куда-то перевели, а может, выписали. Она впервые осталась в палате одна. Санитарка распахнула окно и ушла. Гуля долго лежала на кровати, глядя в потолок, и начала было дремать, но вдруг на лоб ей упало что-то влажное, легкое и холодное. Кленовый листок. В середине еще зеленый, а по краям пожелтевший. Гуля встала, запахнула халат и подошла к окну. Сквозь решетку одуряюще веяло липовым цветом и вскопанной землей. Больничный сад тонул в сизоватой хмари, деревья качались, махали ветками, изгибались, как водоросли. С высокого клена подпрыгнула в воздух черная птица и медленно полетела прямо к окну палаты. Гуля завороженно смотрела, как она приближается, с каждым мгновением становясь все больше и больше. Вот уже виден ее острый клюв, горят малиновые глаза. Лапы, кривые и твердые, как ветки, вытянуты вниз, сверкают кровавые когти. Ворона тяжело плюхнулась на карниз, склонила набок черную голову, уставилась на Гулю угольками глаз.

– Ах ты падла, убийца… – прошипела Гуля и сунула руку в отверстие решетки, но ворона боком прыгнула в сторону. Не клюв, а длинный горбатый нос загибался к проваленному рту.

– Ну, мне-то врать не надо, – прохрипела ведьма. – Ты не на допросе…

Гуля всем телом нажала на решетку, вытянула руку, пытаясь схватить страшный нос ведьмы, но пальцы прошли сквозь черную голову, как через пустоту.

– Дура! Могли бы мы умертвлять, вас бы давно никого не было. Сама ты его утопила, забыла? И правильно сделала. Одни неприятности от него были.

– Врешь, ведьма! – крикнула Гуля. Ветер дул все сильнее, удушливо пахло сырой землей.

– Правду говорю. Вспомни: роды, боль, кровь… стирки, тряпки… ревел и скулил день и ночь… мужика нормального при нем не приведешь… Не тратили б столько на коляски и игрушки – ты уже была бы одета, как Ксюха… Всю жизнь свою на него угрохаешь, а он вырастет и морду тебе бить станет, а потом найдет девку и сдаст тебя в дом престарелых. Правильно ты от него избавилась, вовремя. Не ссорься с нами. Мы тебе только хорошего желаем. Научим уму-разуму, и заживешь наконец, как хотела. Замуж выйдешь. Будут и деньги, и шмотки, и машина. И пиво, и коньяк. Все, что захочешь.

– Меня в дурку заперли из-за вас!

– Дело поправимое. На первом этаже в конце коридора прутья отогнуты. Иди сейчас, санитары футбол смотрят. Домой доберешься, возьмешь денег, в кладовке, в старом пальто отцовском они, в кармане. На юг уезжай. Там тебя не найдут.

Гуля встала и медленно, как по воде, с трудом передвигая ноги, пошла к двери. Все ее тело мелко дрожало. Коридор пуст, на лестнице тоже никого. В последнем окне отогнуты два железных прута. Она просунула голову, с трудом, оцарапав ноги, вылезла во двор и побежала к забору. Сняла резиновые больничные тапки, сунула в карман халата, перелезла на улицу. Она двигалась как во сне. Какой-то голос подсказывал, что рядом с больницей в автобус садиться не надо, лучше пройти пару улиц до следующей остановки.

В автобусе она села на заднее сиденье, закрыла лицо руками. Кондуктор подошел, посмотрел на зеленый байковый халат и босые ноги, отвернулся. С наркоманками лучше не связываться.

Казалось, она заснула, но что-то толкнуло ее, и она открыла глаза. Автобус переезжал мост. Знакомое место, совсем недалеко от дома. Двери раскрылись, и она вышла. Перед ней была набережная. Та самая, по которой она шла три недели назад с коляской. Ослепительное тяжелое ядро солнца висело низко, от него веером тянулся по небу малиновый хвост, как от огромной кометы. Вся темная вода реки сверкала кровавым блеском. Гуля пошла вперед. Вот дом с резным крыльцом, над ним балкон с двумя бронзовыми грифонами. Орлиные головы повернуты к реке, глазницы горят темным огнем. Лестница. Тут она нашла бутылку. Может, и сейчас бутылка стоит внизу, у воды. И коляска там должна была остаться.

Гуля спустилась к реке, не чувствуя холода гранитных ступеней. Мир вокруг медленно угасал, и неба, и солнца уже не было видно. Она наклонилась над черной водой, и последний луч озарил на дне маленького мальчика. Рыжие волосы вспыхнули золотом, вода вокруг него стала бирюзовой, и галька засияла, как драгоценные камни. Он поднял голову и протянул к ней маленькие руки. Она засмеялась и шагнула вперед.

Глава 39. Луч

С тех пор как преображенная Лидия Ивановна вернулась из института красоты, прошло уже полгода. Кошмары снились Альфреду Степановичу все реже. Возможно, сказывались терапевтические беседы с Лизой Островской. И сама Лидуся постепенно вернулась к прежнему облику. Волосы отросли, она их больше не красила, и выбеленные пряди остались только на концах, а вся голова умиротворяюще серебрилась