Догонялки - В. Бирюк

— Видишь, девочке неудобно. Держаться не за что. Упрись ей в плечи, чтоб её не болтало по столу. Не дёргайся — тебя не коснусь.

Я поглаживаю спинку своей «гречанки» и внимательно наблюдаю, как Елица осторожно устраивается симметрично Трифене. У нас довольно большой стол, и, чтобы обеспечить устойчивость конструкции, девушке приходиться встать в ту же позу. Зеркально повторить положение «осеменяемой курочки». Наконец, она неуверенно накладывает свои ладони на торчащие тонкие косточки голых плечей Трифены и тут же резко отдёргивает.

— Нет! Господи! Нет, я не могу!

Она отшатывается от стола, и я, даже в полутьме поварни, вижу её неестественную бледность и судорожное дыхание. Ещё чуть-чуть и сработает рвотный рефлекс. Или в обморок свалится.

— Дура! Стоять! Успокойся. Дыши. Спокойно. Медленно, глубоко. Вдох-выдох. Выдох — сильнее. Выдыхай до предела. Ну! Раз-и, два-и.

Как-то раньше не задумывался о пользе даосского счёта в лечебных целях на грани обморока. Вот досчитаю по Лао-Цзы до девяти и остановлюсь. Или ей первого уровня не хватит?

— Вот так. Молодец. Я же сказал, что не трону тебя. Так чего ты здесь свой псих гоняешь? Тебе же только мужское прикосновение противно. Или ты мне не веришь? Мне, господину и хозяину твоему?

— Я… Ты… Я не могу! Ты там трогал, руками гладил. На её плечах — след твой, ладони твои! Не могу! Противно!

— Всё что на тебе, и всё что вокруг тебя — сделано мужчинами. Стол, за который ты держишься, ложка, которой ты ешь. Твоя рубаха сделана из ткани. Ткач пропустил через свои руки, мужицкие немытые руки, каждую нитку. Всякий раз, когда твоего тела касается твоя одежда — это прикосновение мужских рук. Нескольких. Ты ешь хлеб. Каждое зерно прошло через руки жнеца. На каждой частице — отпечаток мужских ладоней. Ты сама сделана, рождена на свет от семени твоего отца. Ты вся облапана, общупана изнутри и снаружи, всякая твоя косточка, жилочка, кровиночка. Или научись жить в этом, или — сдохни. Уйди в лес, жри траву, укрывайся собственными волосами. И помри там в одиночестве. Чтобы мне не пришлось на твоё отпевание тратиться. Или делай по слову моему. Решила? Ну?! Упрись вот сюда.

Нерешительность девушки продолжается пару мгновений. Нервно сглотнув в очередной раз, она снова укладывается на стол и упирается ладонями в плечи Трифены. Та поднимает голову, и они так и смотрят неотрывно в близкие лица друг друга, смешивая свои дыхания, отражая, подобно зеркалам, чувства и эмоции друг друга. Впрочем, чувства Трифены явно превалируют. Движения моих рук, добравшихся, наконец-то, до её «дынек» и плотно сжимающих их, мои собственные, пока ещё медленные, движения внутри неё, где болезненная плотность уже перешла в приятную, удивительным образом отражаются на видимом мне лице Елицы, вытесняя с него выражения страха и отвращения куда более чувственным и, в немалой степени, удивлённым.

Каждое моё движение вперёд толкает Трифену, и Елице приходится упираться сильнее. Но едва я начинаю отодвигаться, как ей приходиться ослаблять давление. Сначала медленно, потом постепенно ускоряясь, мы повторяем это простенькое физическое упражнение. Елицу сперва трясёт от волнения, но постепенно она чуть успокаивается и поднимает лицо. Мы смотрим друг другу в глаза поверх головы Трифены и улыбаемся. Я, естественно, несколько успокаивающе и покровительственно — «ну и чего, дурёха, боялась», она — весьма неуверенно и взволнованно. Но… Я ведь впервые вижу улыбку на её лице! Вместо ужаса с отвращением и шипения с «хорьками паршой трахнутых». Ха! И у меня у самого лицо как-то… ожило — губы вспомнили, как складываться в улыбку. Жизнь — интересная штука: в ней можно, например, смотреть в глаза и улыбаться — одной женщине, ощущая телом, руками, кожей — другую. Не «вообще» — этому-то много умельцев есть, а — в одном месте, в одно время, в одном поле чувств.

Синхронизация движений и усилий трёх молодых организмов естественным образом привела к синхронизации дыханий. И, в какой-то мере, надеюсь — существенной, к синхронности и сходству ощущений.

«И, думая, что дышат просто так,Они внезапно попадают в тактТакого же неровного дыханья…».

Я тут собирался, по давнему примеру Ивашки, излить своё дурное настроение? Удалось. Очень даже. Даже больше, чем обычно. И громче. В три глотки. Мы втроём так… вошли в фазу, что на моём последнем толчке бедный кухонный стол не выдержал. Хорошо, что на последнем. Его уже ломали Домна и Светана, усаживаясь за него со всего размаха для «пореветь вволюшку». Взрослые, зрелые женщины, преисполненные возмущения моими действиями и своих женских слёз.

Теперь пришла очередь молодого поколения — завалить эту обеденную конструкцию в ходе несложных групповых игр. Рухнувший стол всё-таки задел Елицу по ноге. Та сидела на земле, плакала от боли, и, как я подозреваю, от облегчения от завершения этого, столь нервирующего её процесса, а я глупо хихикал, когда в поварне снова потемнело, и в дверной проём ворвалась злая, как греческая фурия, «богиня смерти».

— Вы… такие-сякие… Вас… всяких разных… только за смертью посылать. У меня там … тудыть-растудыть… эта пациентка… б-б-б… боярской кровищей исходит, а они… маму их, бабушку, и всех прочих, вплоть до Евы…

Девчушки, подхватив первые попавшиеся под руку горшочки и пучки сухой травы, прихрамывая, хотя и по-разному, мгновенно выскочили из поварни. А Мара задержалась, чтобы высказать мне своё «фе»:

— Ты что думаешь, ты меня этой поркой испугал?! Что из сестрицы своей своего собственного сыночка плетями выбил?! Ты, что думаешь, что коли ты — «Зверь Лютый», «крокодил выгрызающий», так я тебя бояться буду?! Хрен тебе! Понял?!

— Не понял. Ты, никак, решила, что я это представление устроил, чтобы тебя, Марану, испугать? Ты меня за дурня деревенского держишь? Я же с первого раза увидел, что у тебя страха нет. Так какого… мне перед тобой страшилки разыгрывать? Кончай, Мара. Не всякая молния, что с неба бьёт, только твою избу метит.

Вот, оказывается, мания величия — не у одного меня прорезается.

— Теперь давай по делу. Завтра пришлю плотника. Пусть стол подправит. И другие на заимке дела есть. Полы надо настелить. Двери навесить. Прикинь — что тебе здесь ещё для обустройства надо. Другое дело: ты ничего с Елицей не делаешь. Запустишь — девка смерть свою сыщет на ровном месте. Лечи её, Марана. Ты во многих болячках смысленна — ищи способ. И вот ещё что. Оставлю я тут, у тебя, Трифену на несколько дней. Ты её осмотри да присмотрись — потом скажешь. Она девочка грамотная. Пусть поможет тебе и список составить — чего надобно, и по другим делам. Да хоть Елице азбуку покажет! А дальше поглядим.