Том 3. Дети капитана Гранта - Жюль Верн

На следующий день, 30 октября, солнце поднялось как бы в раскаленном тумане и залило землю жгучими лучами. Температура в этот день была исключительно высока, а на равнине, к несчастью, нигде нельзя было укрыться от зноя. Однако маленький отряд снова храбро двинулся на восток. Несколько раз в пути встречались огромные стада животных, которые, не имея сил пастись под палящим солнцем, лениво валялись на траве. Сторожей, вернее — пастухов, не было видно, лишь собаки, привыкшие, утоляя жажду, высасывать молоко у овец, сторожили огромные стада коров, телят и быков. Рогатый скот здесь очень кроткого нрава, ему не присуще инстинктивное отвращение к красному цвету, которое столь свойственно его европейским собратьям.

— Это, несомненно, объясняется тем, что здесь они пасутся на республиканских пастбищах! — заметил Паганель, очень довольный своей, быть может несколько вольной, остротой.

К полудню в пампе начались какие–то изменения, которые не могли ускользнуть от глаз путешественников, утомленных однообразием этих мест. Злаки стали попадаться реже. Вместо них появились тощие репейники и гигантские чертополохи футов в девять высотой, способные осчастливить всех ослов земного шара. Там и сям росли низкорослые колючие кустарники темнозеленого цвета. Как ни казались они невзрачны, а на такой иссушенной почве даже они были ценны. До этих мест влага, сохранявшаяся в глинистой почве равнины, питала пастбища; и ковер травы был густ и роскошен. Но здесь этот ковер, местами истертый, местами прорванный, обнажил свою основу и обнаружил скудость почвы. Талькав указал своим спутникам на эти явные признаки возраставшей засухи.

— Я лично ничего не имею против этой перемены, — заявил Том Остин, — трава, кругом трава — это в конце концов может и надоесть.

— Да, но там, где трава, там и вода, — отозвался майор.

— О, у нас недостатка в этом нет, — вмешался Вильсон, — и где–нибудь по дороге нам, конечно, встретится река.

Если бы Паганель слышал эту фразу, то, конечно, не упустил бы случая сказать, что между Рио—Колорадо и горами аргентинской провинции протекает очень мало рек, но он в этот момент объяснял Гленарвану явление, на которое тот обратил его внимание.

С некоторого времени в воздухе чувствовался запах гари, а между тем до самого горизонта не видно было никакого огня. Не замечалось и дыма — указания на отдаленный пожар. Таким образом, это явление нельзя было объяснить какой–нибудь естественной причиной. Вскоре запах горелой травы стал так ощутителен, что все, за исключением Паганеля и Талькава, были удивлены. На вопросы друзей географ, всегда готовый объяснить любое явление, поведал им следующее:

— Мы с вами не видим огня, но чувствуем запах гари. А ведь нет дыма без огня, эта пословица не менее правдива в Америке, чем в Европе. Значит, где–то что–то горит, но у этих памп столь ровная поверхность, что воздушные течения не встречают тут никаких препятствий, и нередко запах горящей травы можно почувствовать миль за семьдесят пять.

— За семьдесят пять миль? — недоверчиво переспросил майор.

— Да, именно, — подтвердил Паганель. — Я должен только добавить, что подобные пожары часто охватывают большие пространства и порой достигают огромной силы.

— Кто же поджигает прерии? — спросил Роберт.

— Иногда молния, когда травы очень высушены зноем, а иногда сами индейцы.

— А с какой целью они это делают?

— Они утверждают — не знаю, насколько это верно, — будто после таких пожаров в пампе лучше растут злаки. Это доказывало бы, что зола удобряет почву. А я полагаю, что цель этих пожаров — уничтожение миллиардов клещей, докучающих стадам.

— Но такой энергичный способ может стоить жизни кое–кому из животных, бродящих по равнине, — заметил майор.

— Случается, что сгорают целые стада, но какое это имеет значение при таком громадном количестве!

— Я не забочусь о них — это дело индейцев, — продолжал Мак—Наббс, — я думаю о путешественниках, которые проезжают через пампу. Ведь может случиться, что они будут застигнуты и охвачены пламенем?

— Конечно! — с видимым удовольствием воскликнул Паганель. — Это иногда случается, и я ничего не имел бы против присутствовать при подобном зрелище.

— Это похоже на нашего ученого, — сказал Гленарван. — В своей любви к науке он готов сам заживо сгореть.

— Ну нет, дорогой Гленарван, я ведь прочел Купера, и его «Кожаный Чулок» научил меня, как спастись от надвигающегося пламени. Надо просто вырвать траву вокруг себя по радиусу в несколько туазов. Нет ничего проще. Поэтому я нисколько не боюсь степного пожара и всеми силами призываю его.

Однако пожеланиям Паганеля не суждено было осуществиться, и его поджаривали лишь нестерпимо жгучие лучи солнца. Лошади задыхались в этой тропической жаре. Тени ложились лишь от изредка набегавшего на огненный диск облачка. Тогда всадники подгоняли лошадей, стараясь держаться в этой освежающей тени, которую вместе с облаком гнал вперед западный ветер. Но туча скоро обгоняла лошадей, и солнце, ничем не заслоненное, вновь зализало огненными потоками иссохшую почву пампы.

Когда Вильсон заявлял, что у них имеется достаточный запас воды, то он не принял в расчет неутолимой жажды, терзавшей в течение этого дня его спутников, а утверждая, что на пути наверняка встретится какая–нибудь река, он слишком поспешил. Мало того, что на пути не видно было речек, ибо однообразно–плоская почва не представляла для них удобного русла, но даже искусственные водоемы, вырытые индейцами, и те все пересохли. Видя, что признаки засухи с каждой милей увеличиваются, Паганель спросил Талькава, где тот рассчитывает найти воду.

— В озере Салинас, — ответил индеец.

— А когда мы приедем туда?

— Завтра вечером.

Обычно путешествующие по пампе Аргентины роют колодцы и находят воду на глубине нескольких туазов. Но наши путешественники, не имея необходимых для рытья колодцев инструментов, не могли прибегнуть к этому способу. Пришлось ограничиться небольшой порцией воды, и если отряд не испытывал мучительной жажды, то все же не имел возможности утолить жажду целиком.

Вечером, после перехода в тридцать миль, сделали привал. Все рассчитывали восстановить силы крепким сном, но ночью тучи назойливых москитов и комаров не дали никому покоя. Их появление указывало на предстоящую перемену ветра, который действительно вскоре изменил направление и задул с севера. Эти проклятые насекомые обычно исчезают из той местности лишь при южном или юго–западном ветрах.

Если майор спокойно переносил мелкие жизненные невзгоды, то Паганель все время негодовал на судьбу. Он проклинал москитов и комаров, он сожалел о том, что нет подкисленной воды, которая успокаивает жгучую боль от множества укусов. И хотя майор пытался утешить географа, утверждая, что надо считать себя еще счастливым, если из трехсот видов насекомых, известных естествоиспытателям, на них напали всего лишь два, Паганель все же проснулся в плохом настроении. Однако, когда отряд на заре собирался двинуться в путь, торопить ученого не понадобилось, так как в этот день предстояло добраться да озера Салинас, Лошади очень устали. Они чуть не умирали от жажды, и хотя всадники, заботясь о них, урезали свою порцию воды, ее все же было недостаточно. Засуха давала себя чувствовать еще сильнее, а зной при северном, несущем пыль ветре, этом самуме пампы, казался еще нестерпимей.