Том 3. Дети капитана Гранта - Жюль Верн

— Вы ищете пленника? — спросил он.

— Да, — ответил Паганель.

— И ищете его именно на протяжении того пути, который тянется от солнца заходящего к солнцу восходящему? — прибавил Талькав, пользуясь индейской манерой выражаться для определения дороги с запада на восток.

— Вот именно.

— Это ваш бог вручил волнам огромного моря тайну пленника?

— Да, сам бог.

— Ну, так пусть исполнится воля его, — с некоторой торжественностью сказал Талькав: — мы направимся на восток, и если надо будет, то дойдем до самого солнца.

Паганель, придя в восторг от своего ученика, тотчас же перевел товарищам ответы индейца.

— Какой умный народ! — прибавил он. — Я уверен, что из двадцати крестьян моей страны девятнадцать ничего не поняли бы из моих объяснений.

Гленарван попросил узнать у патагонца, не слыхал ли он о каких–либо чужестранцах, попавших в плен к индейцам пампасов. Паганель задал индейцу этот вопрос и стал ждать ответа.

— Как будто слыхал, — ответил патагонец.

Этот ответ был немедленно переведен на английский язык, и семь путешественников, окружив патагонца, вперили в него вопросительные взгляды.

Паганель, волнуясь и с трудом подбирая слова, продолжал задавать столь интересующие его вопросы, в то время как взгляд его, устремленный на важное лицо патагонца, казалось, пытался прочесть ответ раньше, чем тот слетит с его губ.

Каждое испанское слово патагонца географ повторял по–английски, и таким образом его спутники слышали ответы как бы на родном языке.

— Кто был этот пленник? — спросил Паганель.

— Это чужестранец, европеец, — ответил Талькав.

— Вы видели его?

— Нет, но я знаю о нем по рассказам индейцев. Он был храбрец. У него было сердце быка.

— Сердце быка! — повторил Паганель. — Ах, что за чудесный образ! Вы поняли, друзья мои? Он хочет сказать «мужественный человек»!

— Мой отец! — крикнул Роберт Грант. Потом, обращаясь к Паганелю, он спросил: — Как сказать по–испански: «Это мой отец»?

— Es mi padre, — ответил географ.

Тогда Роберт взял Талькава за руки и с нежностью произнес:

— Es mi padre!

— Su padre![38] - воскликнул патагонец, и взгляд его просветлел.

Он обнял мальчика, снял с седла и с удивлением и симпатией вглядывался в него. Умное, спокойное лицо индейца выражало сочувствие.

Но Паганель не закончил еще своих расспросов. Где находился этот пленник? Что он делал? Когда именно Талькав слышал о нем? Все эти вопросы теснились одновременно в его уме. Ответы последовали незамедлительно.

Паганель узнал, что европеец был в плену у одного из индейских племен, кочующих по области между реками Колорадо и Рио—Негро.

— Но где же он находился в последнее время? — спросил Паганель.

— У касика Кальфоукуора, — ответил Талькав.

— Вблизи того пути, по которому мы следуем?

— Да.

— А кто такой этот касик?

— Он вождь индейского племени пойуче, человек с двумя языками, с двумя сердцами.

— То есть он хочет сказать, что этот вождь — человек двуличный как на словах, так и на деле, — пояснил Паганель, предварительно переведя дословно это красивое, образное выражение. — Сможем ли мы спасти нашего друга? — спросил он.

— Возможно, если он все еще находится в руках индейцев.

— А когда вы о нем слышали в последний раз?

— Уже давно. С тех пор солнце дважды посылало пампе лето.

Радости Гленарвана не было предела. Время, указанное патагонцем, совпадало с датой документа. Оставалось выяснить еще один вопрос у Талькава, и Паганель поспешил сделать это.

— Вы говорите об одном пленнике, — сказал он, — а разве их было не трое?

— Не знаю.

— И вы ничего не знаете о том, что теперь с пленником?

— Ничего.

На этом разговор закончился. Возможно, что трое пленников давно были разлучены друг с другом. Но из слов патагонца, несомненно, явствовало, что среди индейцев шел разговор о каком–то европейце, попавшем к ним в плен. Время, когда это произошло, место, где находился пленник, даже образная фраза патагонца о его отваге, — все, несомненно, относилось к капитану Гарри Гранту.

На следующий день, 25 октября, путешественники с новой энергией продолжали путь на восток. Ехали по печальной, однообразной, бесконечной равнине, на местном наречии именуемой «травесиас»[39]. Глинистая почва, отданная во власть ветров, представляла гладкую поверхность: ни камня, ни булыжника, лишь порой они попадались на дне какого–нибудь бесплодного, пересохшего оврага или по берегам прудков, вырытых руками индейцев. Изредка встречались низкорослые рощи с темными верхушками, их то там, то сям прорезали белые рожковые деревья, стручки которых сладки, — они освежают и приятны на вкус. Показывались порой рощицы «чанара», дикий терновник и всевозможные виды колючих кустарников, чахлый вид которых говорил уже о бесплодии почвы.

День 26 октября был утомителен. Необходимо было добраться до Рио—Колорадо. Кони, подгоняемые всадниками, неслись с такой быстротой, что отряд в тот же вечер достиг красавицы реки пампы. Индейское название ее Кобу—Лебу означает «великая река». Пересекая на значительном протяжении пампу, она впадает в Атлантический океан. Там, вблизи устья, происходит любопытное явление: количество воды в реке по мере приближения к океану уменьшается, — потому ли, что почва дна реки впитывает в себя влагу, потому ли, что вода испаряется, но причину этого столь редкого явления до сей поры не выяснили.

Добравшись до Рио—Колорадо, Паганель, как географ, прежде всего искупался в ее водах, окрашенных красноватой глиной. Он был удивлен глубиной реки — явление, объяснявшееся таянием снегов под влиянием летнего солнца; больше того, река оказалась столь широкой, что лошади не в состоянии были переплыть ее. К счастью, двигаясь вверх по течению, путешественники обнаружили висячий мост, сделанный индейцами из плетеных гибких ветвей, скрепленных между собой ремнями. Через этот мост маленькому отряду удалось перебраться на левый берег, где он расположился лагерем.

Прежде чем уснуть, Паганель задался целью точно определить местонахождение Рио—Колорадо и самым тщательным образом нанес эту реку на карту — за отсутствием Яру—Дзангбо-Чу, которая вдали от него низвергала свои воды с Тибетских гор.

Следующие два дня, 27 и 28 октября, путешествие прошло благополучно. Все та же природа, все та же бесплодная почва. Никогда еще пейзаж не выглядел более однообразным, никогда окрестность не казалась более унылой. Между тем почва становилась очень влажной. Приходилось перебираться через затопленные водой низины, так называемые «каньадас», и через никогда не пересыхавшие мелкие лагуны — «эстерос», заросшие водяными травами. Вечером лошади остановились на берегу большого озера Лаукем, вода которого содержит очень много минеральных веществ, индейцы зовут его «Горьким озером». В 1862 году оно было свидетелем жестокой расправы аргентинских войск с туземцами.