Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

Волга, Волга, мать родная, Волга — русская река… Из песни слова не выкинешь. Если бы я писал историю завоевания казанского края, я бы обязательно остановился на маневрах Иоанновых войск и подробно рассказал, куда двигался какой полк, кто прославил себя отчаянными подвигами, как разворачивалось действо, и, безусловно, обратился бы к татарским источникам. Не стоит ссылаться лишь на поэтически составленные и изумительно оформленные русские летописи. История не должна опираться исключительно на субъективный взгляд патриотически настроенного свидетеля.

Через день после событий в Арской башне Иоанн велел рвануть главный подкоп. Поднятая до небес земля, обломки строений, камни, горящие бревна и даже люди были подброшены вверх с невероятной устрашающей энергией и падали вниз губительным водопадом. Ничего подобного никто раньше вообразить не мог. Тишина не успела воцариться, как грянул новый взрыв чуть ли не громче первого, и доблестные войска, позабыв, что и воины смертны, ринулись на приступ. Воля казанцев к сопротивлению поборола страх, и они, смирив себя, ждали удобного момента, то есть приближения передовых и самых отчаянных, чтобы начать стрельбу. В русских полетело все, что способно было преодолеть закон земного притяжения: стрелы, пули, ядра, камни. Тьма еще гуще закрыла взбудораженное, подернутое покрывалом из густой пыли небо. Кипящий вар, тяжеленные бревна, куски стен катились навстречу русским, бросившимся в пролом. Гибли сотнями, тысячами, но промедление было смерти подобно. Если бы передовые отряды не пожертвовали собой, то к праотцам отправилось бы неисчислимое количество храбрецов и никакой казне не хватило бы богатств прокормить жен и детей усопших, если поверить в обещания Иоанна. Штурм стен в таком виде мог существовать как военное действо лишь в средние века, когда жизнь человеческая представляла собой отрицательную величину: с ней никто не считался. Нижние подталкивали успевших забраться наверх, рвы гатили телами, и трупы представляли собой заслон пулям и стрелам. Рукопашная — самый бескомпромиссный вид боя — была чуть ли не единственным тактическим инструментом борьбы. А в рукопашной русский человек неодолим. Но надо его довести до рукопашной.

Дикая свалка царила на улицах города, куда ценой огромной крови втеснились — какое прекрасное слово: втеснились! — вперемежку татары, и русские. Первые держались крепко. Уже не шла речь об их спасении и свободе родных и близких. Здесь шла речь о мужестве — даже не о силе и мощи наступающих и обороняющихся, а именно о мужестве: кто кого одолеет в единоборстве. Вот бежит навстречу врагам пронзенный русской стрелой татарин, и в каком-то молниеносном порыве достает кривой, обагренной кровью саблей не успевшего отскочить противника, и падает, унося в царство смерти еще одного. Вот русский витязь, иссеченный кинжалом, в зверином объятии душит выхваченного из расстроенных татарских рядов высокого юношу, одетого в яркий халат и защищенного блестящими доспехами, которые и становятся под безумным натиском витязя причиной его гибели. Едигер со свитой вынужден сам вступить в сражение.

Казань пласталась в развалинах. Ее сверкающая красота и богатство отвлекли нападавших, и они, перестав разрушать, кинулись грабить. Грабеж — занятие увлекательное. Ведь надо рассмотреть, что берешь, — только успевай растопырить гляделки и оценить. Угнанные позднее обозы свидетельствовали, что хоть и хватали в каком-то чаду, но вещи присваивали небесполезные. Впрочем, татары бесполезные предметы в домах не держали. У них все с толком было устроено — хорошо и удобно. Особенно посуда русским нравилась, взоры их притягивали разноцветные ткани и ковры. Татары мастера и сами делать, и привозить купленное со всего света. С казанского разорения многие усовершенствования в быту на Руси пошли. Форма изделий, к примеру, стала мягче, пластичнее, поверхности — колоритнее, разнообразнее мотивы, причудливей орнамент. Поверженная Казань в каком-то смертельном броске переместила в Московию яркие свои всходы, изумлявшие позднее европейцев. Массовый грабеж превратился в культурное пришествие и довольно быстро повлиял и на духовный и на материальный облик государства Российского. Связь Казани и Москвы с той поры уже была неразделима.

Но сейчас грабеж и бессмысленная погоня за узкоглазыми и гибкими красавицами вынудили передовых воевод усомниться в неотвратимости успеха. Разъяренные татарские воины донельзя усилили сопротивление. Даже мертвые сражались, мясом и костями преграждая путь завоевателям. Русские дрогнули и побежали, оставляя сечу и забыв о призывах царя и данных клятвах.

Басмановский отряд, засевший в Арской башне, внезапными вылазками крепко помог стрельцам Воротынского. А когда начался грабеж, Басманов велел Малюте ловить разбойников и мародеров, которые не о триумфе русского оружия думали, а о наживе. Прячась за спинами воинов, торговый люд, приехавший из Свияжска в надежде разбогатеть, проникал в развалины, выгребая оттуда, что только удавалось. Слуги их стаскивали добычу в русский лагерь. За несколько часов какой-нибудь убогий кашевар или лекарь превращался в Креза. Никто не умел прекратить хаос.

— Скачи к Воротынскому, — приказал Малюта брату Василия Грязного Григорию, — пусть шлют подмогу. Вишь, как наши пустились наутек. А все воровство подводит! Того и гляди, не удержимся.

Ставка Воротынского на полпути к царскому шатру была надежно прикрыта турами. Григорий Грязной перебрался чуть ли не по одним трупам через ров, некогда наполненный водой, а теперь заваленный грязью, бревнами и обломками стен вперемешку с изуродованными и бездыханными воинами. Поймал одиноко стоящего коня, выдернув ногу свалившегося татарина из стремени, и помчался, прокладывая себе дорогу нагайкой среди беспорядочно отступавших. До его ушей доносился вопль недавних еще победителей:

— Секут! Секут! Спасайся!

Смятение близилось к ужасному, драматическому апофеозу. Жажда наживы пересилила инстинкт самосохранения. Приободрившиеся татары увеличили нажим. Князь Михайла Воротынский сам поехал к царю и застал его в некоторой растерянности. Свежих отрядов, не побывавших в битве, кроме Царского полка, не оставалось. Но Иоанн не решался вдали от Москвы по первой просьбе воевод отдать тех, кто ближе к нему стоял и, в сущности, являлся опорой престола и личной охраной. Перед Иоанном возникла та же дилемма, что и перед Наполеоном Бонапартом через два с половиной столетия. Французский император не решился ввести в бой Старую гвардию — прошедших огонь и воду преторианцев. Молодой русский государь взял святую хоругвь и стал перед царскими вратами, бросив клич:

— Вперед! С нами Бог!

Бог действительно оказался с ними, потому что бегство прекратилось, добычу бросали прямо на землю и возвращались под стены Казани, которую плотно укрывала черная пелена пыли и гари.

В кипящей битве отличились многие. Братья князья Курбские проявили себя не только смелыми бойцами, но и хитроумными тактиками. Всего с двумя сотнями воинов они блокировали истекающих кровью татар в тесных улицах, вынудив их задыхаться среди пожарищ. Они погнались за ушедшими к мелкой речушке Казанке и погубили там немало отчаявшихся защитников города. В летописях след свой оставили десятки прославленных воевод и воинов. Князь Палецкий, князь Микулинский, князь Старицкий, боярин Шереметев, боярин Данила Романович Захарьин-Юрьев, князь Александр Горбатый-Шуйский, князь Василий Серебряный, боярин Басманов и многие, многие другие. К сожалению, подвиги тысяч простолюдинов не привлекли подцензурного внимания летописцев. Они сосредоточивались лишь на героях и вождях. Самоцензура среди «пименов» тоже была распространена не менее, чем в нынешние времена, а иногда чудится, что и более.

Отряд Басманова, с завидным упорством оборонявший башню и сдерживаемый крепкой рукой Малюты, в грабеже не участвовал. Когда татары преследовали русских, в какой-то момент отхлынувших назад и беспорядочными волнами выплеснувшихся из ворот и проломов в стене, защитники Арской башни ударили неприятелю в тыл и тем ослабили нажим на воинов, находящихся вне юрода. Не имея долго вестей от Григория Грязного, Басманов отправил в царский стан и Малюту с небольшим отрядом, который, как раскаленный меч, прожег воодушевленную толпу татар и вырвался на свободное пространство.

К шатру государя Малюта попал, когда Иоанн успел уже принять смелое и благородное решение. Кое-кто, правда, утверждал потом, что царь колебался — стоит ли ему выйти к войску, и даже что его понудило к тому окружение: чуть ли не под уздцы вывели коня на поле брани. Малюта у входа в шатер, где развевался Иоаннов стяг, самого государя не увидел. Вероятно, горячка боя слишком увлекла его. Прорубаясь сквозь толщу татарских воинов, Малюта успевал руководить приданными стрельцами. Соединиться со своими можно было, только спешившись с коней. Так Малюта и поступил, спрыгнув за воротами с седла. В месиве разгоряченных тел бежать трудно. Татарские воины оборачивались и, чуя угрозу с тыла, бросались навстречу неожиданно. Малюта получил еще один удар саблей, но не по руке, а по плечу. Уберегла грубо сплетенная кольчуга. От резкого движения Малютин обидчик покачнулся и подставил затылок, склонив голову и пытаясь удержаться на ногах. Круглая шапка, отороченная кожаной полоской, не спасла его от острой сабли. Кровь волной разбилась о грудь Малюты, испачкав кольчугу и просочившись на кафтан. Он оказался у Иоаннова шатра как раз в тот момент, когда гонец от князя Михайлы Воротынского, преклонив колено и задыхаясь от скачки и счастья, вскричал: