Литературная Газета 6301 ( № 46 2010) - Литературка Литературная Газета
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот почему очень важно сохранить городскую специальную программу правительства Москвы по созданию отечественных телефильмов, выполняющую серьёзную воспитательно-просветительскую миссию.
2. Желаю всем своим коллегам, которые создают телевизионные фильмы – и игровые, и документальные, – чтобы то, что они снимают, нравилось не только им самим, их друзьям и близким, но и зрителям, как можно более широкому кругу. Таких фильмов в рамках московской программы было немало, и пусть их число прирастает от года к году.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Скажите, как его зовут
Портфель "ЛГ"
Скажите, как его зовут
СОВРЕМЕННАЯ ПРОЗА СО ЛЬВОМ ПИРОГОВЫМ
Лев ПИРОГОВ
Много раз думал: почему так мало книг про хорошее?
Про радость созидательного труда, про самопожертвование и дружбу, про «снег без грязи, как долгую жизнь без вранья», про простых хороших людей?
Пусть с «отдельными недостатками»…
И наоборот, так много книг про плохое.
Нет, я это не к тому, что литература должна быть морализаторской, про то, как жить надо и как не надо, боже упаси, но пусть в ней хотя бы «где-то далеко» будет знание, и не знание, а хотя бы чувство, что есть на свете добро и оттуда, издалека, тянется к нам от него ниточка…
Вот даже если с позиций «рынка».
Вроде бы должны расхватывать «дефицит».
При советской власти от культуры чего хотели? Того, чего мало: свободы, джинсов, книжек «Мастер и Маргарита»… Почему же теперь считается, что все вокруг хотят того, чего много? Денег, успеха, выйти за миллионера, выстрелить первым, убить, совокупиться, урвать кусок? Это всё равно как если бы при социализме всем хотелось исключительно про соцсоревнование.
Ситуация с книжным рынком (спрос – предложение) напоминает ситуацию с передачей «Суд времени», которой я ни разу не видел, но много про неё слышал: восемьдесят процентов зрителей стабильно голосуют против идей ведущего (и я проголосовал бы – считай, восемьдесят один), а она идёт и идёт, а ведущего всё награждают и награждают. Книгоиздатели, право слово, будто бы не хотят выстрелить первым и выйти замуж.
А недавно я понял.
Скажем так, «после известных событий».
Хороших людей и хорошую жизнь просто НЕЛЬЗЯ описывать.
Потому что это будет «разжиганием», «провокацией». Хорошая литература подстрекает людей хотеть хорошей жизни.
Вот рассказ Алексея Серова «Хозяин».
Алексей живёт в Ярославле, полжизни проработал на заводе, потом, заочно окончив Литинститут, перебивался журналистом в редакциях, но «руки помнят»: сейчас, например, в междукризисное безвременье, работает грузчиком. И пишет. О том, что видит, что знает, о том, что ещё есть где-то, оказывается. Ну самую малость домысливает. И вот за эту малость и нельзя печатать его. «Подстрекательство».
Кто такой этот его «новый директор завода» в «Хозяине»? С его безмятежной уверенностью в собственной благонамеренности, с его любовью к сабелькам и планов громадьём? Страшно сказать…
А кто такой Колун-Колька? Это же «топор народного гнева»!
Вот только не надо, не надо нам…
Тут с футболом бы разобраться.
Мы живём в эпоху ещё более благонравной цензуры, чем в памятное многим брежневское время: всё живое – под каблук, лишь бы ничего не случилось.
Случилось всё – и не в последнюю очередь как раз поэтому. Потому что ничего живого. Потому что сплошь про соцсоревнование. Терпели-терпели, да и не вытерпели. Хотя – семьдесят лет обрабатывали, казалось бы.
Перефразируя Шукшина, Алексей Серов – мужик, а их на Руси много.
И это самое страшное. Вроде бы уж всё, что необходимо, сделали – по телевизору их не показываем, книжек про них не печатаем, не награждаем и не пишем, реформу образования и здравоохранения для них специально устроили, «год семьи» провели… А они всё лезут и лезут из русских баб.
Прямо хоть дихлофосом.
Что за народ такой?
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Хозяин
Портфель "ЛГ"
Хозяин
Алексей СЕРОВ
В России имя Николай особенно популярно. Кажется, половину мужиков зовут так – хотя бы по отчеству. Посмотри в лицо любому славянину, прикинь, как могут его звать. И первое, что приходит в голову, – Николай, Коля. А потом уже, приглядевшись повнимательнее, решишь: нет, наверное, Дмитрий. Или Алексей. А потом выяснится, что действительно Коля. И дни Николы зимнего и Николы летнего в народе считаются настоящими праздниками.
Колька Мологин работает на заводе давно. Почти всю жизнь, если не считать детского сада и восьми классов школы. Теперь ему уж за пятьдесят, голова вся седая, а он по-прежнему трудится в том же цеху, на том же прессе, что и в первый день. Он не хочет, чтобы что-то вокруг менялось. Если какой-то рабочий вдруг увольняется, найдя место, где платят больше или лучше условия, Колька считает это почти предательством. Он вычёркивает такого человека из списка своих знакомых и при встрече не подаёт руки.
Перестройка и последующие реформы никак не повлияли на трудовой распорядок Кольки. Он приходит в цех часом раньше остальных, переодевается, медленно движется по центральному проходу, оглядывая всё вокруг. (Его тяжёлый профиль механически поворачивается из стороны в сторону. Отвесный лоб, прямой древнеримский нос рождают впечатление какого-то мощного волжского утёса, возможно, того самого, на который забирался в своё время Стенька Разин. Зато сразу под носом следует провал, нижняя челюсть у Кольки втянута слишком внутрь, и мужики посмеиваются над ним, не понимая, как же он ест – пища обязательно должна вываливаться обратно в тарелку, или на живот, или ещё куда-нибудь. За такой необычный профиль Колька получил на заводе прозвище Колун.)
Станки, выпущенные в первой половине двадцатого века, тяжкими молчаливыми громадами теснятся вокруг. Пахнет маслом, сигаретным пеплом, горелой ветошью. Иногда в толстую подошву кирзового сапога втыкается красивая радужная стружка. Где-то тихо шипит сжатый воздух (впрочем, этого Колька не слышит, ибо от рождения глух, как добросовестный пионер в лагерной столовой. Говорить его научили в специнтернате.)
Семьи у него нет, не сложилось. Квартира Кольки, полученная в давние советские времена, стояла почти пустой, он не знал, чем можно её заполнить, и не очень-то любил сидеть там вечерами. (Он даже и в отпуск толком не ходил. Каждый раз задолго начинал объяснять мужикам: вот, дескать, наконец-то отдохну как следует, надоело всё, устал как собака. Но уже через неделю безделья робко проникал на завод и приступал к своим обязанностям.) По углам квартиры громоздились кипы старых газет – Колун интересовался политикой, много читал и имел свои рецепты решения мировых проблем, только никому не мог толком рассказать о них.
Иногда он вовсе не уходил с завода, ночевал на бушлатах, удобно сложенных на трубах парового отопления. В полутьме огромного помещения, где скоро всё начнёт греметь, сверкать и двигаться, было тепло, уютно.
Колька проверял, всё ли находится на своих местах, всё ли в порядке. Ничто не укрывалось от его внимания. Он заглядывал даже в мусорные вёдра, укоризненно покачивал головой, если видел, что уборщица поленилась вчера вынести их, брал и выносил сам.
В его нестриженой голове с торчащими во все стороны вихрами сидела крамольная мысль, что именно он, Николай Мологин, является хозяином этого завода, а не тот красивый, сытый мужичок, что сидит в кабинете на третьем этаже и заключает контракты. Он хозяин у себя в кабинете, а здесь, в цеху, несёт ответственность за предприятие Николай. И потому он считал своим долгом делать иногда обходы, ревизии.
Любил посреди рабочего дня подойти, например, к какому-нибудь токарю, заложить руки за спину и внимательно наблюдать, как тот трудится. Токарь в конце концов не выдерживал, начинал ругаться, гнать Мологина ко всем чертям, но Николай уходил степенно, как человек, решающий некий сложный вопрос, касающийся дальнейшей судьбы токаря, и уже почти решивший его.
Или он вылавливал идущего с обеда директора, мягко брал за руку и вёл показать отвалившийся от стены кусок штукатурки, при этом много жестикулировал и быстро-быстро говорил на своём странном языке. Язык этот представлял собою полувнятное лопотание, где особо выделялись гласные, а согласные почти все сливались в один общий, приблизительный звук. Директор кивал головою, подтверждая, что имеет место непорядок.
