Амурские версты - Николай Наволочкин

— Ой, ноженьки-то, сидючи, затекли. Пойдем, Игнаша, пройдемся.

Вдоль берега, куда они пошли, рос не тронутый топорами березняк. Он еще хранил ночную темноту, только стволы деревьев в нем проглядывали белыми колоннами.

— Игнаша, любимый ты мой, — прислонившись спиной к березе и распахнув свой грубый арестантский халат, сказала девушка. — Обними ты меня пропащую… Нет, не так, не так, погоди, — отстранила она его, когда Игнат неуклюже приник к ней.

Глаша высвободила руки из просторных рукавов, и халат упал к ее ногам. Она порывистыми движениями сбросила платье и стала перед солдатом, белея рядом с белой березой своим обнаженным девичьим телом.

— Вот теперь обними…

Солнце еще не взошло, но уже даже в чащу березняка проникал алый свет июльского утра.

Над лагерем прозвучала труба. Для Игната и Глаши этот звук был неожиданным и противоестественным, он был сама несправедливость, словно жестокая кара за минуту счастья. Но уже строил роту унтер-офицер Ряба-Кобыла, раздались какие-то команды на арестантской барже, а восток пылал, готовясь через какие-то мгновения встретить солнце. К берегу шагал поручик, у лодки, почесывая искусанные комарами руки, его ожидали конвойные солдаты. Пришла пора расставаться. Игнат и Глаша, держась за руки, пошли, как в ту свою единственную осеннюю ночь они шли по улице родной Засопошной, пошли к разлучнице-лодке. И Глаше казалось, что пока она держит руку Игната, с ней ничего не может случиться. А Игнат, теперь уже он обещал, что не оставит Глашу, что найдет ее на далеком Нижнем Амуре, может, придет туда со своим батальоном, может, доберется сам. Пусть она ждет.

Глаша слушала его, не отвечала, только умиротворенно, про себя улыбалась его словам, будто шла она не на арестантскую баржу, а под венец.

Дьяченко приказал не тревожить сегодня солдата, не наряжать его на работу. Пусть простится, пусть отойдет немного от своей беды.

Но отчалила от берега лодка, а потом, дождавшись ее, снялась с якоря баржа, и оттуда донесся протяжный крик:

— Прощай, Игнаша!

Это было все. Стой не стой — Глашу уже не разглядеть в толпе других каторжанок. И Тюменцев, махнув рукой, но не Глаше, а от отчаяния, оттого, что ничего изменить нельзя, подобрал шинель и побрел разыскивать Кузьму Сидорова, своего напарника по работе.

Кузьма, прихватив пилу и топоры, уже ушел в лес. Он знал, что Игнат придет, что человеку надо забыться, а лучше всего горе забывается в работе.

Рота была занята своим делом, будто ничего не произошло. Уже белели отесанными бревнами первые венцы рубленных в лапу домов. Там у плотников раздавался голос унтер-офицера Ряба-Кобылы. За этими начатыми домами солдаты корчевали кустарник под следующий дом и ходил с рулеткой, обмеряя площадку, батальонный командир. В разных концах прибрежного леса шаркали пилы или стучали топоры. Игнат все это видел и не видел, слышал и не слышал. Ему бы сейчас упасть в траву и покататься по ней, завыв от отчаяния, или напиться так, чтобы все забыть. Но он шел по знакомой тропинке на стук топора Кузьмы Сидорова.

Вот топор Кузьмы, ударив последний раз, замолк, и потом заходила, постанывая, пила. «Наверно, кого-то послали с Кузьмой вместо меня», — равнодушно подумал Игнат, не убыстряя и не замедляя шагов. Открылась прогалина поредевшего от вырубки леса с помятым от падения деревьев кустарником, со сваленными беспорядочно ветками и повядшей на них листвой. А в конце прогалины Кузьма вместе с каким-то рослым незнакомым солдатом подпиливали первую в этот день лесину. Лицо великана солдата заросло многодневной щетиной, волосы давно были не чесаны, а одежда его вся износилась и изорвалась. Но пилили Кузьма и тот солдат хорошо, сразу приладившись друг к другу, пила весело повизгивала и, играючи, ходила, вгрызаясь в ствол. «Ишь, как ладно работают, — подумал Игнат. — Кто ж это такой с дядькой?»

Он подошел поближе, и тут только солдат, увлеченный работой, заметил его. Он выпустил из рук пилу и, перепрыгивая через валежины, побежал в чащу. Кузьма растерянно оглянулся, увидел Игната и, поняв, кого испугался его помощник, крикнул вслед солдату:

— Михайло, дурень, да куда ты? Это свой!

Но солдата уже не было видно.

Кузьма выпустил из рук пилу и сказал Игнату:

— Одичал совсем, каждого куста боится. То ж наш помощник — «леший». А если по правде, то беглый солдат Михайло по фамилии Лапоть. Михайло! — крикнул он опять. — Да не хоронись ты, как тот заяц! Вылазь, говорю!

Лапоть молчал. Или забежал так далеко, что не слышал Кузьму, или откуда-нибудь из укрытия приглядывался к Игнату.

— Пришел я, — стал рассказывать Кузьма, — выбрал лесину. Думаю, дай я ее подрублю, пока Игната нет. Только это примерился топором, слышу, кто-то меня окликает: «Кузьма, слышь-ка, Кузьма!» Оборачиваюсь — никого! Что такое, — думаю, — показалось, что ли? А из кустов опять «Кузьма! Подойди-ка сюда!» Я, парень, даже оробел. Опять про лешего вспомнил. Накликали, думаю, мы его на свою голову. А сам виду не подаю, стою, топоришком покачиваю и отвечаю: «Чего шумишь-то, тебе надо, ты и подходи». Ну, он там пошебуршал в кустах и вылезает. Мать ты моя, и правда, как леший. Грязный весь и оборванный. Я, веришь, тягу хотел задать. А он упреждает: «Ты не бойся, я тоже солдат». Вижу, верно, у него на плече один погон болтается с четырнадцатым номером. Ну, подошел он, разговорились, оказывается, бежал он из 14-го батальона. С унтером там подрался… А тебя, брат, как подвело, — сказал он вдруг Игнату. — С лица сразу сдал и под глазами вон сине… Да вон он вылез, Михайло-то.

Озираясь по сторонам, к ним нерешительно подходил Михайло Лапоть.

— Ты как узнал, что меня Кузьмой зовут? — спросил у него Сидоров.

— Я за вами давно смотрю. Ну, слышал, что вы тут балакали.

— Вот дурень, — сказал Кузьма Игнату, — он тут одной рыбой да ягодой питался. И сухари из землянки это он утянул, ну кисет мой тоже… Как же ты дальше решил? Что делать-то думаешь?

— Не знаю, — потупился Михайло. — Пока лето, буду тут возле вас, а как зима привалит, придется объявиться.

— Запорют тебя.

— Запорют, — согласился Михайло.

— Вот голова пропащая, и что с тобой делать?. А ты, Игнат, и не ел, поди?

— Да когда же… — ответил Игнат.

— Тогда ступай в лагерь. Капитан велел тебя сегодня не трогать. Ты пойди прихвати свой завтрак и сюда. Похлебаете с Михайлом.

Игнат сходил в лагерь, принес полный котелок каши, солдаты на кухне, зная о его беде, удружили, а за это время Кузьма и Михайло свалили дерево и принялись за новое.

— Он не только изголодался тут, а и по работе соскучился, — сказал Сидоров. — Загонял уж меня. Ну, ешьте, а я покурю.

За едой Лапоть рассказал, как сманил его староверческий поп бежать на реку Бурею. Плыли они только по ночам, чтобы не попасться никому на глаза, а днем отсыпались, вытащив на берег лодку и спрятав ее в кустах. Питались рыбой, какая попадалась в прихваченную еще в Усть-Стрелочной станице мордушку. Но неуживчивым оказался в компании попишка. Все ворчал, что Михайло много ест. Соль у попа была, так он ее прятал, а потом объявил, что потерял. Михайло не поверил, осерчал и маленько потряс попа. Соль нашел, отбрал, а поп в тот день, когда они пристали здесь неподалеку и солдат уснул, столкнул лодку и удрал. Проснулся Лапоть — ни лодки с мордушей, их кормилицей, ни попа.

— Да… Что же с тобой делать? — раздумывал Кузьма. — Заметит кто, донесет капитану, схватят ведь тебя, дурня.

— Не дамся! — Михайло потряс кулачищами.

— Куда ты денешься, если с ружьями пойдут!

— А я на Змеиную горку. Туда никто не полезет. Змей там пропасть.

— Охотились мы там, знаем… Ну, Лапоть ты и есть лапоть. Однако давайте работать.

До сигнала трубы, созывавшей на обед, они, подменяя друг друга за пилой, валили лес втроем. А услышав трубу, Кузьма решил сам сходить в лагерь и принести еду.

— Скажу, Игнат, мол, кручинится, на люди идти не хочет, мы с ним в лесу поедим.

Он выпросил побольше похлебки, прихватил лишних сухарей и со всем этим вернулся к Тюменцеву и Лаптю. Когда с едой управились, Кузьма, облизав ложку и спрятав ее за голенище, сказал Михайле Лаптю:

— На-ко тебе, парень, табачку. Закури да уходи, куда подальше. А то скоро возчик за бревнами подойдет. Заметит тебя.

— И правда, пойду, — поднялся Михайло. — Я там вершу сам смастерил, может, рыба попалась.

— Во-во, иди, да на глаза никому не попадайся. И погон свой сорви, а то по номеру видно, что не наш ты. Твой 14-й батальон весь на Зее-реке.

Капитан Дьяченко вечером построил роту и похвалил Сидорова и Тюменцева. Бревен они в тот день заготовили столько, сколько за день никто еще не заготовлял. Кузьма переглянулся с Игнатом: «Спасибо, мол, лешему». На следующий день капитан собирался поехать посмотреть, как идет работа в четвертой роте. Кузьму он перевел к плотникам, Игната брал с собой. «Пусть отвлечется от своего горя в дороге», — решил он.