Собрание сочинений. Том 6. Индийские рассказы. История Гедсбая. Самая удивительная повесть в мире и другие рассказы - Редьярд Киплинг

— Что вы тут делаете? — спросил он.

Я совершенно уже утратил всякое чувство стыда.

— Это — на пари, — отвечал я. — Помогите мне выиграть его.

— Молодой человек, кто это такой? — раздался голос из-под навеса.

— Господи, боже мой! — воскликнул мой знакомый, перебегая мостовую. Вероятно, карточная игра подействовала на его нервы. Мои нервы были словно из стали в эту ночь.

— Господи, Господи! — послышался изнутри бесстрастный, равнодушный голос. — Не надо богохульствовать, молодой человек! Он придет и к вам когда-нибудь в свое время.

Молодой человек с ужасом взглянул на меня.

— Это все входит в пари, — отвечал я. — Помогите мне толкать тележку.

— Ку… куда же вы хотите ехать? — спросил он.

— В Бруггльсмит, — сказал голос в тележке. — Молодой человек, вы знаете мою жену?

— Нет, — сказал я.

— Это хорошо: она ужасная женщина. Молодой человек, я бы хотел выпить. Постучитесь в одну из этих пивных, и за свои труды вы можете поцеловать дев…вушку.

— Лежите смирно, или я принужден буду заткнуть вам глотку, — грубо сказал я.

Молодой человек, с увядшей гвоздикой в петлице, перешел на другую сторону Пикадилли и кликнул единственный кэб, который был виден издалека. Что он думал при этом, осталось мне неизвестным.

Я же поспешил, катя перед собой тележку, — путешествие казалось мне бесконечным — по направлению к Брук-Грин-Хаммерсмиту. Здесь я думал оставить Бруггльсмита под опекой богов этой печальной местности. Мы провели столько времени вместе, что я не мог решиться покинуть его связанным на улице.

Но, кроме того, он бы стал звать меня, а ведь это такой позор, когда ваше имя выкрикивают на рассвете в пустоте лондонских улиц.

Так двигались мы вперед, прошли мимо Апелей, дошли до кофейни, но в ней не было кофе для Бруггльсмита. Затем я покатил свою тележку с телом Бруггльсмита по величественной Найтсбридж.

— Молодой человек, что вы хотите сделать со мной? — сказал он, когда мы очутились напротив казарм.

— Убить вас, — коротко отвечал я, — или сдать вас на руки вашей жены. Сидите спокойно.

Но он не желал слушаться. Он болтал без умолку, перемешивая в одной и той же фразе чистый диалект с какой-то пьяной неразберихой. На площади Амберта он сказал мне, что я ночной грабитель из Хаттон-Гардена. На Кенсингтон-стрит он заявил, что любит меня, как сына, а когда мои усталые ноги дотащились до Аддисон-Род-Бриджа, он со слезами умолял меня освободить его от ремней и бороться с грехом тщеславия. Ни один человек не побеспокоил нас. Казалось, что между мной и всем остальным человечеством была воздвигнута перегородка до тех пор, пока я не покончу счетов с Бруггльсмитом. Небо стало проясняться; темная деревянная мостовая вдруг окрасилась в багряный цвет вереска; я не сомневался, что до наступления вечера мне будет дозволено отомстить Бруггльсмиту.

В Хаммерсмите небо было свинцово-серое, — начинался пасмурный день. Волны меланхолии после бесполезно проведенной ночи рвали душу Бруггльсмита. Он горько заплакал, потому что вокруг было так холодно и неприятно. Я вошел в ближайшую харчевню — в вечернем туалете и в ульстере я подошел к стойке — и дал ему виски с условием, чтобы он не колотил руками о верх тележки. Тут он заплакал еще горше от того, что я довел его до кражи денег и сделал его своим соучастником.

Был бледный и туманный день, когда я пришел к концу своего путешествия и, откинув верх тележки, попросил Бруггльсмита объяснить мне, где он живет. Его глаза уныло блуждали по рядам серых и красных домов, пока не остановились на вилле, в саду которой висела доска с надписью: «Сдается внаем». Казалось, только этого и недоставало, чтобы окончательно сломить его, и вместе с этим исчезло все красноречие его гортанного северного говора: вино все сглаживает.

— Все пропало в одну минуту! — зарыдал он. — Все пропало. Дом, семья, прекраснейшая семья, и жена моя… Вы не знаете мою жену! Я так недавно оставил их всех. И теперь все продано, все продано. Жена, семья — все продано. Пустите меня, я побегу вперед!

Я осторожно развязал ремни. Бруггльсмит спустился с тележки и, шатаясь, побрел к дому.

— Что мне делать? — сказал он.

Тут я понял самые низменные глубины замыслов Мефистофеля.

— Позвоните, — сказал я, — она, может быть, на чердаке или в погребе.

— Вы не знаете мою жену. Она спит на софе в спальне, поджидая, когда я вернусь домой. Нет, вы не знаете моей жены.

Он снял свои сапоги, покрыл их своей высокой шляпой и, крадучись, как какой-нибудь краснокожий индеец, стал пробираться по садовой дорожке, тут он ударил сжатым кулаком по звонку с надписью «посетители».

— И звонок продали!.. Продали великолепный звонок!.. Что мне делать?.. Этот звонок не действует, я не могу с ним справиться! — с отчаянием простонал он.

— Да вы тяните его посильнее, тяните хорошенько, — повторил я, украдкой посматривая на дорогу. Время мщения пришло, и я не желал иметь свидетелей.

— Да я уж и так тяну изо всех сил, — он вдохновенно хлопнул себя по лбу. — Да я его вытяну совсем!

Откинувшись назад, он обеими руками ухватился за ручку звонка и потянул его к себе. В ответ раздался дикий звон из кухни. Поплевав на руки, он возобновил усилия со звонком, в то же время громко призывая жену. Потом, приложив ухо к ручке, он послушал некоторое время, покачал головой, вытащил огромный зеленый с красным платок, обернул им ручку, повернулся спиной к двери и стал тянуть через плечо. Ни платок, ни проволока упорно не желали поддаваться. Но я забыл о звонке. Что-то треснуло в кухне, и Бруггльсмит медленно покатился вниз по ступенькам лестницы, мужественно не выпуская из рук рукоятки звонка; три фута проволоки тащилось следом за ним.

— Тяните же, тяните! — выкрикнул я. — Сейчас он зазвонит!

— Отлично, — сказал он, — теперь я сам буду звонить.

Он нагнулся вперед, натягивая зазвеневшую проволоку и прижимая ручку звонка к своей груди, что вызвало такой страшный трезвон и шум, словно вместе со звонком в кухне оторвалась часть деревянной стенки и фундамента.

— Вы можете ее продать! — крикнул я ему, и он стал еще сильнее тянуть хорошую медную проволоку, оборачивая ее вокруг самого себя.

Я вежливо приоткрыл калитку сада, и он вышел из него, плетя себе собственный кокон. Звонок все время торопливо звонил, и проволока тянулась без конца. Он вышел на середину дороги, кружась, как майский жук на булавке, и призывая, как безумный, свою жену и семью. Тут он наткнулся на тележку; звонок внутри дома издал последний отчаянный трезвон и перескочил из дальнего конца дома к дверям передней, где и застрял прочно. Но мой друг Бруггль-смит не последовал его примеру. Он бросился плашмя в тележку, обнял ее, и в этот миг тележка перекувырнулась, и они покатились вместе, запутавшись в сетях проволоки, из которой никаким образом невозможно было его освободить.

— Молодой человек, — с трудом выговорил он, задыхаясь, — не могу ли я получить законного лекарства?

— Я пойду и поищу вам его, — сказал я и, отойдя немного, встретил двух полицейских.

Я рассказал им, что восход солнца застал в Брук-Грине грабителя, который пытался унести медную проволоку из пустого дома. Может быть, они позаботятся об этом босоногом воре. Он, по-видимому, находится в затруднительном положении. Я направился к площади и — о, удивление! — в блеске восходящего дня я увидел знакомую мне тележку, перевернутую колесами вверх, и передвигавшуюся на двух ногах, колеблясь взад и вперед в четверти круга, радиусом которого была медная проволока, а центром — основание звонка из пустой квартиры.

Помимо поразительной ловкости, с которой Бруггльсмиту удалось прикрепить себя к тележке, констеблей особенно заинтересовало то обстоятельство, каким образом тележка с поста св. Клемента очутилась в Брук-Грин-Хаммерсмите.

Они даже спросили меня, не знаю ли я чего-нибудь об этом? Не без труда и возни им удалось, наконец, освободить его. Он объяснил им, что оборонялся от нападения грабителя, который продал его дом, жену и семью. Что касается звонка и проволоки, то он уклонился от объяснения, и полицейские, подхватив его под мышки, повлекли за собой.

И хотя ноги его на шесть дюймов возвышались над землей, он быстро перебирал ими, и я видел, что он воображал себя бегущим, бегущим со страшной скоростью.

Вспоминая об этом случае, я не раз спрашивал себя, — не захочет ли он когда-нибудь разыскать меня?

Барабанщики «передового и тыльного»

В армейском списке этот полк все еще значился как «Передовой и прикомандированный к собственной королевской легкой пехоте принцессы Гогенцоллерн-Сигмаринген-Ауспах-Мертир-Тайдфильдшайрской, полкового округа 329А», но армия по всем своим трактирам и казармам звала его просто «Передовым и Тыльным». Может быть, со временем люди этого полка сделают еще это прозвище почетным, но теперь они считают его позорным, и человек, назвавший так полк при них, рискует поплатиться собственными боками.