Комсомолец (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

— Усик, зайди.

Я почему-то решил, что снова услышу лекцию на тему того, что должен оставлять ключ от комнаты перед уходом из общежития на вахте. Устало вздохнул. Я не испытывал желания затевать спор после часовой тряски в салоне автобуса, пропахшем потом и выхлопными газами. Чего я сейчас хотел — так это поесть, помыться и завалиться на кровать — с учебником немецкого языка в руках. Но проигнорировать просьбу вахтёрши не решился: пытался поддерживать хорошие отношения с дежурившими у входа в общежитие женщинами.

Заглянул в каморку вахтёров — уловил там излишне резкий запах духов, аромат свежезаваренного чая и запашок выпечки (беляшей?). Мой желудок жалобным урчанием напомнил о том, что мы с ним ещё не ужинали. Я сглотнул слюну, бегло осмотрел тесную дежурку. Отметил, что в комнате царил идеальный порядок: каждая вещь лежала «на своём месте» — не валялась, а именно лежала (стопка журналов «Огонёк» на столе, стакан с карандашами, ни единой крошки на столешнице).

Пробежался взглядом по окну без решёток, но с пышными фикусами на подоконнике. «Герань или пеларгония?» — промелькнул в голове вопрос: слышал названия этих цветов от бывшей жены — та мечтала украсить наш дом цветущими растениями… но так этого и не сделала. Сам же я в комнатных растениях я плохо разбирался (в прошлой жизни не находил времени ухаживать за ними — предоставлял эту честь подружкам и секретарям), разве что был способен отличить фиалки от кактусов.

Вахтёрша заметила мой интерес к растениям.

— Любишь цветы? — спросила она.

— Всегда хотел выращивать их. У себя дома.

— Какие твои годы, Усик, — сказала вахтёрша. — Парень ты с виду толковый. Будет у тебя и дом, и цветы на подоконниках.

— Очень на это надеюсь, — сказал я. И тут же исполнил обязательную программу (назвал вахтёршу по имени-отчеству; отметил, как «великолепно» та сегодня выглядела — «как и всегда»; восхитился запахом духов женщины). Поинтересовался, как поживают дети вахтёрши: нравится ли её сыну ходить в школу, не болит ли горло у дочери — та простыла на прошлой неделе (переела мороженого). В общем, заработал несколько гирек на правильную чашу весов, о которых упоминал Пашка Могильный.

— Ох, и сладкоголосый же ты парень, Усик! — заявила женщина (румянца на её щеках прибавилось). — Поёшь, как тот соловей. А слова как ловко подбираешь! Я хоть и знала, что врёшь — но всё равно заслушалась. Развесила уши, будто та наивная девица. Молодец. Хоть и не красавец (да какой толк от этих красавцев?), но умеешь ты задурить девкам голову! То-то они за тобой бегают.

— Скажете тоже…

Я изобразил смущение.

— Отродясь девчонки за мной не бегали.

— Ой, врёшь, Усик! По глазам вижу, что врёшь.

Женщина усмехнулась, покачала головой.

— Я чего позвала-то тебя, скромный ты наш? — сказала она. — Гостинец тут тебе принесли.

Вахтёрша, не вставая со стула, дотянулась до полки на стене. Взяла оттуда бумажный пакет, на котором проступили тёмные жирные пятна. Протянула его мне.

— Что это? — спросил я.

— Пирожки, — сказала вахтёрша. — С ливером. По четыре копейки за штуку. У меня такие рядом с домом продаются. Вкусные!

Женщина закатила глаза — изобразила восторг.

— Мне?

Я сунул в пакет нос — от запаха выпечки закружилась голова. Рот вновь наполнился слюной. Почудилось, что ещё минута и я свалюсь от голодного обморока.

— Тебе, тебе, — сказала вахтёрша. — На целый рупь девка накупила — не пожадничала.

— Какая… девка?

Я с трудом отвёл от пирожков взгляд.

— Чёрненькая такая, остроносая. Я и имя её записала. Погодь…

Женщина открыла ящик стола, вынула оттуда толстую тетрадь большого формата. Зашуршала страницами. Отыскала нужную запись — ткнула в неё пальцем.

— Вот, — сказала она, подняла на меня глаза. — Светлана Пимочкина. Знаешь такую?

— Пимочкина? Светка?

Я покачал головой.

— Хорошая девчонка на вид, — сказала вахтёрша. — Расстроилась, что не застала тебя. Весёлая, говорливая. Симпатичная.

Женщина сурово нахмурила брови.

— Не обижай её, Усик!

Я сумел сохранить серьёзное выражение на лице — не усмехнулся.

— И не собирался!

Прижал руку к сердцу и к значку.

— Я вообще с ней ничего не собирался делать, — заверил я. — Честное комсомольское! И не собираюсь.

Морщинки на лбу женщины разгладились.

— Ну… то тебе решать — дело молодое, — сказала вахтёрша. — Но девка справная. Мне понравилась. Жалко будет, если обидишь. Уши тебе откручу! Так и знай.

Я всё же улыбнулся.

— Ничего не будет. Обещаю. Пожалею свои уши.

— Это правильно.

Вахтёрша постучала по столешнице.

Я предложил поделиться с женщиной пирожками. Та поначалу отказывалась. Хотя и посматривала на пакет с интересом. Я настоял: заявил, что не смогу съесть все пирожки в одиночку. А соседи по комнате явятся только завтра к вечеру. «Столько я точно не осилю. Двадцать пять штук! Я же не проглот и не чемпион по поеданию пирожков! Пропадут ведь до завтра без холодильника. Жалко». Женщина выбросила белый флаг — выложил на тарелку пять продолговатых, похожих по форме на сосиску в тесте, пирожков.

— Спасибо.

— Это не мне — Светке.

— Ей тоже скажу. Ведь придёт ещё?

Я не ответил — лишь вздохнул.

— Ступай уже, герой-любовник, — сказала вахтёрша. — Да! Что там с химчисткой? Успел? Приняли твоё пальто? Смотрю: вернулся ты без чемодана.

Я остановился у порога. Старался не прижимать к груди пакет с пирожками — чтобы не испачкаться. Мысленно уже пил чай и заталкивал в рот аппетитно пахнувшую выпечку. «Спасибо тебе, Света Пимочкина, — думал я. — Ты — настоящая комсомолка и боевой товарищ». За своевременно доставленные пирожки я сейчас был готов простить комсоргу даже её регулярное занудство. Вот уж верно говорят: путь к сердцу мужчины лежит через желудок… до тех пор, пока мужчина голоден.

— Приняли, — сказал я. — Велели приехать за пальто завтра, рано утром. Заверили, что будут ждать меня — с нетерпением.

— Завтра? В воскресенье?

Пожал плечами.

— Неудобно было спорить, — сказал я. — Деньги же с меня за работу не возьмут. Так что, сами понимаете: утром — так утром. Придётся мне потревожить вас на рассвете.

Подумал: «Зря не посмотрел расписание автобусов. Неплохо было бы явиться к Каннибалу затемно. Темнота — друг маньяков, молодёжи и мстителей-комсомольцев».

— Чего уж там, — сказала вахтёрша, махнула рукой. — Тревожь.

Глава 12

Проблем с автобусом утром не возникло. В этот раз я даже прокатился с относительным комфортом. Нашёл свободное место, чтобы присесть — невиданное дело для поездок в нынешнем общественном транспорте. Никто не дышал мне ни в лицо, ни в шею. Не били меня по ногам сумками и чемоданами. Не пихали в бок локтями и не наступали на ноги. Даже воздух в салоне показался свежим, лишь слегка пропитанным парами бензина и табачным дымом. Я смотрел на проплывавшие за окном жёлтые огни окон, боролся с сонливостью, размышлял.

Но думал вовсе не о цели своего утреннего приключения. С ней я давно определился — не видел смысла мусолить её в голове снова и снова. Думал я… о прошедшей ночи. Ночью ничего необычного не произошло — ничего необычного в понимании студента из тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Никто не горланил песни под гитару, стены комнаты не содрогались от ритмов дискотечной музыки, не ломились в дверь пьяные соседи. Не услышал я ни шума пьяных разборок, ни женского визга, ни топота ног неумелых танцоров.

И это в субботу вечером, перед единственным выходным! Невиданное дело… для девяностых годов. И вполне обыденное явление для нынешнего времени. Я вспомнил, как Славка Аверин прятал в шкаф бутылку из-под «Столичной»; а потом, как он выносил её из корпуса, завернув в газету и спрятав в пакете с тетрадями — словно иностранный шпион, укравший в Кремле сверхсекретную документацию. Во времена моей прошлой учёбы бутылки из-под спиртного студенты не прятали — горделиво расставляли вдоль стен, будто устраивали выставку.