Грешница и кающаяся. Часть II - Георг Борн

Именно туда направлялся поздним вечером монах, закутанный с ног до головы в коричневую рясу. К воротам он подошел крадучись, поминутно оглядываясь по сторонам. По всей вероятности, он должен был исполнить какое-то тайное и важное поручение.

В маленьких сводчатых окнах келий кое-где виден был свет, но ни из монастыря, ни из сада не доносилось ни звука, мертвая тишина царствовала повсюду.

Монах взялся за молоток и три раза стукнул в дверь. Ответом ему была та же тишина. Монах снова постучал, и на этот раз за дверью послышались шаги.

— Кто там? — спросил женский голос.

— Брат Антонио,— ответил монах.

— Чего желает благочестивый брат? — спросила привратница.

— Мне нужно переговорить с сестрой Франциской об очень важных делах, благочестивая сестра-привратница.

— Ты знаешь, благочестивый брат, что часы приема уже давно прошли.

— Сделай исключение, благочестивая сестра, мне необходимо переговорить с сестрой Франциской.

— Ты знаешь, какому я подвергнусь наказанию, если нарушу монастырские правила.

— Мое дело важнее, чем ты думаешь, и ты не подвергнешься никакому наказанию, потому что я несу с собой приказ от отцов Санта-Мадре, только с час назад полученный в монастыре.

— Если так, то войди, благочестивый брат Антонио,— отвечала монахиня на этот раз уже гораздо охотнее.— Не прикажешь ли известить игуменью о твоем приходе?

— Нет, сестра, мой приход должен оставаться в тайне.

— Странно,— проговорила привратница и тихо отворила дверь.

Монах Антонио вошел во двор монастыря кармелиток и направился к открытым темным дверям. Казалось, он не в первый раз был здесь, потому что уверенно шел по коридору.

— Знаешь ли ты келью сестры Франциски? — вполголоса спросила привратница.

— Она находится, если я не ошибаюсь, внизу на углу, как раз за первой колонной.

— Совершенно верно, благочестивый брат.

Антонио быстро скрылся в темноте широкого коридора; по обеим сторонам его находились, одна подле другой, двери, ведущие в кельи. Монах свернул в другой коридор, подошел к первой двери за колонной и нажал железную ручку; дверь отворилась, и Антонио очутился лицом к лицу с сестрой Франциской.

Прекрасная дама в жемчуге, беглая монахиня, привезенная братом Жозе обратно в монастырь, стала худой, бледной, и с лица ее исчезла былая красота. Шесть месяцев провела она в самом строгом заключении, в глубоких подземельях монастыря, а тут очень скоро блекнут и молодость, и красота…

Услышав, что дверь кельи отворилась, сестра Франциска встала и быстро закрыла ложе, перед которым она стояла на коленях; после этого она обернулась, чтобы посмотреть, кто вошел.

Убранство кельи было самое нищенское: грубый стол, посреди которого тускло горела свеча, стул, распятие и убогое ложе — вот и все, что там находилось. Франциска была одета в коричневое монашеское платье.

Увидев перед собой вошедшего, Франциска в сильном испуге подняла руки и воскликнула:

— Ты ли это, чудовище?! Если ты Жозе из Санта-Мадре, ты увидишь зрелище, от которого ужаснешься!

— О чем говоришь ты, благочестивая сестра? Брат Жозе находится далеко отсюда.

— Кто же ты такой? Я тебя не знаю!

— Я брат Антонио и пришел к тебе по поручению благочестивого Жозе.

— Благочестивый Жозе! — воскликнула монахиня с ужасным смехом,— благочестивого Жозе! Он мое проклятие и мой губитель! Посмотри сюда, Антонио, и тогда повтори, что Жозе — благочестивый!

Изможденная монахиня подошла к ложу, перед которым она стояла на коленях и которое при виде постороннего так быстро закрыла, приподняла одеяло, и Антонио увидел месячного младенца, которого она тайком кормила грудью в своей келье.

Антонио не содрогнулся, как ожидала Франциска, а сказал:

— Я заранее знал, что ты мне покажешь.

— Ты знал? Однако в монастыре никто не подозревает, что этот ребенок родился здесь.

— Но я знал об этом, и вот, смотри: приказ забрать у тебя ребенка.

— Ты хочешь похитить моего ребенка?!

— Сестра Франциска, не называй похищением благонамеренные распоряжения. Ты возмущена, я понимаю. Но достойные отцы не хотят, чтобы ты погибла, а это непременно случится, если откроется твоя тайна. Нечаянный крик ребенка — и ты разоблачена. Напротив, они желают твоего блага и потому поручили мне взять младенца и передать его честному семейству мещан в Бургосе. Там ты сможешь навещать его, когда пожелаешь. Ребенок останется твоим, и ты сохранишь все свои права на него. Только благодаря влиянию благочестивого Жозе ты избегнешь ужасного наказания, которому непременно подверглась бы здесь.

— Как заботлив благочестивый Жозе, это чудовище с человеческим лицом! С какой добротою он избавляет меня от наказания после того, как сделал жертвой своего отвратительного сластолюбия!

— Не считай себя безвинной, сестра Франциска. Женщина всегда сама виновата, когда ее обольщают.

— Как, и ты еще осмеливаешься упрекать меня?!

— Я говорю правду: женщина всегда виновата, если ее обольщают. Ты могла оттолкнуть очарованного твоими прелестями брата Жозе, могла защищаться, царапаться, душить его и тем самым спасти свою невинность; но ты этого не сделала и теперь оправдываешь собственное греховное ослепление каким-то насилием, которого быть не могло.

— Негодяй, ты осмеливаешься меня обвинять! А знаешь ли ты, что слова твои доказывают обратное,— ты товарищ, злой единомышленник того негодяя!

— Потому что говорю правду? Не горячись понапрасну, сестра Франциска, я пришел сюда не как враг твой, а как спаситель. Но это не лишает меня права утверждать, что ты виновна не меньше брата Жозе. Запретный плод, который он вкусил, будучи все-таки греховным человеком, хотя и облаченным в рясу, подала ему ты, соблазнительница, дочь Евы! Твоя красота, когда-то настолько поразительная, что ослепленный ею юный маркиз Саломанка даже хотел похитить тебя,— эта красота прельстила благочестивого Жозе и лишила его рассудка. Так признай же его великодушие, потому что он спасает тебя от наказания и проявляет заботу о плоде твоей греховной любви.

— Греховной любви! — повторила монахиня.— О, то была страшная насмешка природы, и будь проклят тот час, когда произошло зачатие!

— Я пришел, чтобы позаботиться о младенце; дай мне его с собой!

— Нет, он останется здесь. Это мой ребенок, я люблю его, хотя эта любовь составляет для меня загадку, удивительную тайну!

— Именно потому, что ты его любишь, ты отдашь младенца мне, чтобы я доставил его в надежное место. Повторяю: ты не лишишься его, он всегда будет твоим, и ты сможешь видеть его, когда захочешь.