Одинокое место Америка - Ирина Борисова

Абигайль не открывала свой истинный возраст даже врачам, но из писем Ховарда я знала, что она его старше, что здоровье ее плохое, что она плохо спит ночью и не может спать днем, и когда Ховард рядом, у нее вечно слипаются веки. Ховард с горечью признавал, что она мало ест, но все равно набирает вес, что она теперь не выдерживает длинные трансатлантические перелеты, поэтому они больше не путешествуют и, тоскуя по Европе, Абигайль, не желает, однако, встречаться с суетливыми и шумными людьми на улице и в магазинах, и почти не выходит из дома. Ховард говорил, что она одушевляется только, когда он везет ее на очередной благотворительный прием или на премьеру в театр, тогда она надевает новое, обычно всегда черное платье, которое ее стройнит, и, действительно, делается похожей на ту, какой была прежде. И, надев свой купленный за двести долларов, как у брата мэра галстук, Ховард эскортирует Абигайль и, стоя около нее с коктейлем в руках в кружке известных в городе людей, со всеми вместе слушает ее речи. И когда, довольная своим успехом, Абигайль вдруг улыбнется ему своей по-прежнему ослепительной улыбкой, Ховарду вдруг на короткий миг покажется, что в их жизни будет еще что-то таинственное и необыкновенное, но такие моменты случаются теперь редко.

А потом в королевстве грянула революция — абсолютная монархия внезапно превратилась в нем в конституционную, Абигайль осталась формальной владычицей, а ее место заняла самозванка, женщина много моложе Ховарда, официантка из их инженерного клуба, в прошлом балерина, красавица с лучистыми глазами и легкой танцующей походкой. Эту женщину звали Глория, вместе с ней в королевство ворвалась струя новой жизни, разметав колдовство таящихся по углам теней. В своих новых письмах Ховард с горячностью восклицал, что для Абигайль он всегда был скорее эскортом, чем мужем, она всю жизнь диктовала ему свои условия, начиная от запрета появляться на кухне и терять попусту время в Интернете. Ховард говорил, что не смотрел бы на сторону, если бы его пятнадцатикомнатный дом был для него настоящим домом, он признавался, что его любовь к Абигайль была всегда скорее любовью мальчика к девочке, а Глорию он любит так, как только мужчина может любить женщину, она нужна ему для жизни, для счастья, для детей, для любви, для заботы о ней и устройстве для нее дома. На мой вопрос, для чего нужна Абигайль, Ховард отвечал, что, кроме него, ее некому будет даже отвести к врачу, и если бы Глория поселилась поблизости и родила бы ему ребенка, Абигайль, наверное, не была бы против.

Но его новая любовь не была к нему особенно добра, она периодически покидала его, находя более подходящих ей для жизни мужчин, а потом, испытывая материальные затруднения, неизменно возвращалась, и Ховард давал ей деньги, и она оставалась с ним, но повторяла, что видевшие их вместе люди принимают его за ее отца. И стремясь угодить ей, Ховард сделал несколько пластических операций, удалив родинки на лице, и начал применять средство от облысения. И я боялась спросить у него про Абигайль и не могла спросить у нее самой, потому что сильнее врачей Абигайль ненавидела только компьютеры. Я представляла, как она одна-одинешенька сидит в дальней комнате своего пятнадцатикомнатного дома и каллиграфическим почерком пишет стихи о пути к Богу, которые ей теперь некому прочитать, и складывает эти стихи в ящик.

И вот уже несколько лет, как я ничего не знаю о королевстве, но иногда я по-прежнему воображаю, как молодая королева Абигайль входит в залитый солнцем офис и, сразу заметив изменение в расположении предметов на столе, безошибочно находит спрятанный для нее под схемами шоколадный батончик, невозмутимо срывает с него блестящую фольгу и кусает горький шоколад безукоризненными зубами, победительно встречая восхищенный взгляд преданного ей пажа.

Ричард Уайт, ветеран Вьетнама

Только вчера, когда я разбирала старые пустые папки на полке в книжном шкафу, из одной из них прямо мне в руки выпала каким-то образом оказавшаяся там фотография Людмилы Моевой, а сегодня по электронной почте пришло письмо с известием о том, что Ричард Уайт тяжело болен, и врачи опасаются худшего. Жизнь часто сама выстраивает сюжеты и придумывает концовки; я попытаюсь записать этот рассказ, продиктованный мне писателем-жизнью.

Ричард Уайт был одним из первых клиентов нашего агентства. Он появился у нас после неудачной поездки в Россию, за невестой, с просьбой перевести и послать его письмо женщине, переписка с которой у него ранее по какой-то причине прервалась. Эта женщина жила в городе в центре России, традиционно считавшемся городом женщин из-за расположенной в нем ткацкой фабрики. Женщину звали Людмила Моева.

У меня не сохранились их письма, с тех пор у меня несколько раз ломался компьютер, но это, наверное, не важно, самое главное все равно остается в памяти. Ричарду Уайту было около пятидесяти лет, он жил в своем доме в глухом лесу в штате Северная Каролина, получал пенсию как инвалид и ветеран вьетнамской войны, имел небольшой бизнес — ремонтировал и продавал старые автомобили, иногда как специалиста-сапера его приглашали в военные лагеря тренировать новобранцев. Ричард Уайт выращивал овощи на своем огороде, кормил приходивших из лесу оленей, своих единственных гостей, имел дома компьютер, подключенный к Интернету, и, соответственно, широкий круг друзей по переписке, как американцев, так и русских. На фотографии Ричард Уайт напоминал то ли известный портрет Хемингуэя, то ли куперовского охотника-следопыта: он носил бороду, тяжелый амулет на кожаном шнурке на широкой груди, охотничье ружье за плечом, серьгу в левом ухе. Жизнь Ричарда Уайта была довольно одинокой, хотя постоянная деятельность разного рода и друзья по переписке в Интернете скрашивали ее. В свои пятьдесят лет Ричард Уайт надумал жениться, а так как подходящей для него невесты в Северной Каролине не находилось, Ричард устремил свой взор на Россию.

Я не знаю, почему не удалась его первая поездка в нашу страну, помню только, что он делился впечатлениями о тараканах в маленьких московских квартирах. Людмиле Моевой, красивой брюнетке с неприветливым выражением лица, которой начал писать Ричард, было около сорока лет, она ранее работала на ткацкой фабрике, а когда фабрика закрылась, стала продавать хлеб в киоске у дома. Она имела сына-школьника и совсем не говорила по-английски. Последнее обстоятельство более всего беспокоило Ричарда Уайта. Особенно он недоумевал оттого, что покойная бабушка Людмилы когда-то преподавала английский в университете. Характер Людмилы был непонятен из ее писем и мне: очень часто человек полностью раскрывается в письмах, и через них легко представить его индивидуальность, а иногда, как в случае с Людмилой, все скрыто туманом неизвестности. С одной стороны, Людмила имела интеллигентных родителей, писала без грамматических ошибок и часто делала в своих письмах экскурсы в русскую историю и литературу, правда, особенно не углубляясь, возможно, списывая общеизвестные пассажи о великих русских поэтах и царях из школьных учебников сына. С другой стороны, она не имела никакого образования, кроме школы, несмотря на бабушку-преподавателя не знала даже элементарной английской грамматики, суждения ее часто были резки и категоричны, как у человека с узким кругозором.