Толстяк - Александер Минковский

Теперь мы все смотрели на Бубалло. Он сидел, настороженно выпрямившись, делая вид, будто не замечает наших взглядов.

— Бубалло не хочет ехать, — крикнул Старкевич.

— А ты помалкивай, — покраснел Бубалло. — У меня у самого язык есть.

— Тихо! — полонист постучал по кафедре. — А как ты, Данка?

— Поеду, пан учитель.

— Ты болела недавно, и я считаю, что тебе не следовало бы ехать.

Щупленькая Данка Заенц даже вскочила от возмущения.

— Ничем я не хуже других! Я уже выздоровела, и доктор сказал…

— Хорошо, хорошо, — не дал ей договорить Ус. — Но только принеси мне письменное согласие родителей. — Он записал что-то и кончиками пальцев поправил усы. — Я рад, что вы не обманули моих ожиданий. Сбор у школы в воскресенье в восемь часов утра. Не забудьте потеплее одеться, потому что ехать придется на грузовиках. Ответственным за проведение мероприятия от нашей школы назначен преподаватель физкультуры Шульц.

Белый пар валил от конских спин, но картофелекопалка по-прежнему двигалась безостановочно, равномерно, оставляя за собой ряд белых картофелин. Мужчина в военной куртке почмокивал на коней, подгоняя их щелканьем кнута. Поле уходило вдаль широкой темно-коричневой полосой, и только где-то у самого горизонта его замыкала расцвеченная красками осени стена леса. В воздухе стоял густой аромат подгнившей картофельной ботвы, сырой земли и прелых листьев.

Шульц разделил нас на бригады. Я оказался в группе Коваля вместе с Мерингом, Арским, Старкевичем, Осецкой и тремя ребятами из седьмого «А».

— Мы подойдем к этому делу по-спортивному, — объявил Шульц. — Победит та бригада, которая к шести часам вечера соберет больше всех корзин картофеля. За утерянные и пропущенные картофелины будут начисляться штрафные очки.

Было уже около двух часов. Спина болела немилосердно, в позвоночнике потрескивало, а голова начинала кружиться. Теперь я заботился о двух вещах: не проворонить картофелину и не упасть. С восхищением и завистью поглядывал я на Коваля, который шел согнувшись слева от меня и мерно, как машина, действовал своими длинными руками, бросая картофель в корзину без малейших признаков усталости. Правда, и Меринг, шедший от меня справа, тоже как будто бы не слишком устал. Неужели я один чувствую эту боль в спине и хватаю воздух широко раскрытым ртом, как выброшенная на берег рыба?

Я немного отстал. Я не отдыхал, не делал передышек, но вдруг обнаружил, что нахожусь метрах в двух позади нашей цепи. Коваль обернулся и помахал мне рукой. Огромным усилием воли я заставил себя двигаться чуть быстрее. Через некоторое время мне удалось догнать остальных, но одновременно я понял, что сил моих надолго не хватит. Минут пятнадцать — и все: свалюсь в борозду и даже шевельнуться не смогу.

Я глянул на Осецкую. Ей выделили полоску вдвое уже, чем у мальчишек, и работы ей доставалось вдвое меньше. Но все равно она заслуживала восхищения: непонятно откуда она черпала силы, такая тоненькая и хрупкая. Она шла между Мерингом и Старкевичем, ловко орудуя руками в светлых хлопчатобумажных перчатках. Вернее, бывших светлых, потому что теперь перчатки ее потемнели и кое-где прорвались. Подумать только — не пожалела таких красивых перчаток!

Она улыбнулась мне за спиной у Меринга. Я ответил ей бодрой улыбкой, которая стоила мне немалых усилий. Дул ветер, нельзя сказать, чтобы холодный, однако уже через несколько часов губы и щеки совершенно онемели.

И снова, незаметно для себя, я оказался позади. Мы уже были неподалеку от лесной опушки, на которой Шульц пообещал нам пятнадцатиминутный отдых. Дотяну ли я до нее?

И тут я заметил, что количество картошки в моих бороздах резко уменьшилось. Сначала я решил, что мне просто повезло, но вскоре заметил: Коваль то и дело наклонялся над моими бороздами и выбирал оттуда картофель. Таким образом он выполнял двойной труд. Я хотел было крикнуть ему, чтобы он не делал этого, однако усталость пересилила гордость.

— Эй, Жирный! — услышал я из соседней цепи. — Выпускаешь пар?

Это — голос Бубалло. Я не отзывался. Только бы добраться до леса, только бы выдержать и не свалиться.

— Боишься сало порастрясти? — не унимался тот. — Он вроде не замечает, что Коваль за него вкалывает! Эй, Жи-и-рный!

— Заткнись! — бросил Коваль, даже не разгибаясь и вроде бы не очень громко, но Бубалло тут же притих как мышь.

Только бы добраться до опушки!.. Теперь уже близко, совсем рядом. Краешком глаза я видел величественные кроны деревьев, расцвеченные золотыми, пурпурными и фиолетовыми красками, будто это и не листья вовсе, а наряд из драгоценных камней. Еще метров сто. Пятьдесят. Лошади тоже устали и тащили картофелекопалку уже с явным напряжением, выпуская из ноздрей клубы белого пара.

Я наполнил последнюю корзину, украсив ее сверху четырьмя огромными картофелинами причудливой формы.

Перерыв.

Ребята натащили из леса сухих веток и сложили из них костер. Шульц сунул в его основание кусок газеты и поджег. Огонь потянулся вверх, сначала робко, одним тоненьким язычком, а потом зашумел и охватил всю кучу хвороста. Я лежал на земле и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Казалось, что у меня никогда уже не хватит сил, чтобы подняться. Спина болела так, будто кто-то потоптался на ней в тяжеленных сапожищах. Дышалось с трудом. Ладони горели, руки были совершенно черными от налипшей земли. И, несмотря на все это, я испытывал удовлетворение от того, что мне удалось все-таки выдержать до конца, не сойти с полдороги.

Рядом прошел Коваль, волоча за собой целую сухую ель.

— Витек! — позвал я его.

Он приостановился и поглядел на меня.

— Глупо получилось, — сказал я. — Пришлось тебе повкалывать и за меня. Мне, честное слово, не хотелось этого, но я совсем выдохся.

— Перестань молоть чепуху, — сердито оборвал он меня. — Ничего я за тебя не делал. А вот похудеть тебе хоть немного не мешало бы.

— Знаю! — Я безнадежно усмехнулся. — Я и сам хотел бы похудеть. Думаешь, приятно таким быть?

— Так ты же вечно что-то жуешь, — упрекнул меня опирающийся на елку Коваль. — В школе ты только на второй завтрак по три булки рубаешь. Так не получится.

— Знаешь, — тихо признался я, — мне хотелось бы есть поменьше.