Евангелие – атеисту - Борис Григорьевич Ягупьев

в распоряжении моего парня, а его могут отпустить на несколько дней-ночей, а это здесь, как он слышал, разрешают. И ушёл. Больше я его не видел. Оставив в номере портфель со сладостями для Володи, пошёл я по адресу в/ч. Дошёл быстро. Всё то в этом городке было, рядом. Пропущен был на территорию, в барак-общежитие, где жил старшина-сверхсрочник, в его подчинении был мой сын. Была пятница, до вечера я стоял у окна на лестнице между первым и втором этажами, смотрел на плац, где занимались или пробегали солдатики. Сына так и не заметил. После отбоя старшина привёл его, мы обнялись, разместились в запущенной неиспользуемой коммунальной кухне, на голых матрасах, пили чай, разговаривали. Володя быстро уснул, старшина ещё поговорил со мной, сказал, что утром будет командир- оформит увольнительную до утра понедельника. Посоветовал, если удастся, посмотреть на их молодого командира дивизии: «кавказец», в генералах, далеко пойдёт — «афганец», ас! Утром я увидел этого командира: строен, красив, краток. Строй на плацу смотрел на него зачарованно. А в строю я видел три четверти «кавказцев» и среднеазиатов… Нелегко было там сыну, думаю, но он не жаловался. Придя в гостиницу — отсыпался, в город ходить не захотел — я предлагал ему переодеться в штатское. Я один ходил в магазины. Там было несравнимое с Москвой изобилие и дешевизна — покупая еду — масло, сыры, кефиры, сливки, колбасы, хлеб, сладости. Сын ел — спал, спал-ел, о службе подробно не распространяясь. Лишь сообщил, что был в учебке в Калининградской области, после чего получил назначение сюда, на аэродром, водителем-механиком спецмашин, обслуживающих самолёты. О том, что ушёл из института в Армию, не жалеет. [Я от Володи знаю, что ушёл он, чтобы прервать бесперспективную любовь к замужней женщине]. В понедельник рано утром мы пошли — до подъёма — в часть…

Я ходил по городку, возвращался к проходной, отдыхал в гостинице, читал карманную книжицу «Нового завета». Не в первый уже раз. Переписывать ещё не начал.

В следующую субботу Володю снова отпустили — проводить меня. Мы расстались у гостиницы, я уезжал автобусом до Печоры. Почему то я был спокоен за него. Ну, шрамики появились, ну-кулаки разбиты… Но окреп, возмужал. Стал силён и твёрд. Волк матёрый. Служить не вечно — через год-полтора придёт домой мужчиной, с рабочей специальностью, а институт закончит на вечернем отделении…

В Печорах оказался вечером. Только здесь оценил, как удачно я «оснастился» в дорогу. Зима начиналась. Снежок то падал, то таял, создавая слякоть, превращаясь в грязную слякоть под ногами. То крупа сыпала, то дождик моросил. А на мне был чистошерстяной спортивный костюм с высоким, до глаз воротником, поверх пиджачная пара, старенькие очень прочные полу сапоги, куртка с меховым воротником на молнии от технического костюма автомеханика.

Несколько лет назад во время командировки в Дагестан, в Буйнакск, повели меня заводчане «на экскурсию» — на Чиркейскую плотину. При возвращении машина, в которой мы ехали, лоб в лоб столкнулась с головной машиной военной колонны, а я сидел рядом с шофёром. Стекло ветровой — вдребезги! Осколки порезали лицо, от крови был я ослеплён. Уже в госпитале открыл глаза… Куртка спасла меня. Грудь и живот не пострадали совсем… Её, куртку из «чёртовой кожи», стёкла прорезать не смогли!

А в Печорах мой наряд завершала шляпа из синтетической кожи, под неё я поддевал, когда было холодно, шерстяную лыжную, вязаную шапочку. Портфель у меня был «пузатый», чёрный, очень потёртый за пятнадцать лет командировок, а было в его «пузе» всего то: белый батон, полстаканчика пластикового масла, молоко, кефир и ряженка, сто граммов сырв. Всё богатство из Тарту. В России за такими продуктами нужно «охотиться», «доставать»…

И пошёл я куда глаза глядят, а глядели глаза на негустую толпу экскурсантов-поломников. В основном старушки, несколько девушек монашеского вида и пара парнишек скромно-постных. Я шёл за группой, но с ней не смешивался, держался в сторонке, потому что много курил, а среди них курящих не было. И всё думал про нелёгкую службу сына. Армия неузнаваемо изменилась с той поры, когда служил я. Тогда была забота старших о «салагах» от неумелости, от опасности полярной зимы… А сейчас — я знал — солдатская масса разделилась на две стаи, словно в одной — молодые волки, а в другой — дичающие голодные щенки.

Ходил я по Печорам долго, везде, где пройти дозволялось, слушал обрывки разговоров, слышал пение из раскрытых дверей храма, где шла служба — мне не хотелось быть помехой людям, которые сюда приехали-пришли с верой…

О местах этих я был наслышан от сотрудников ВЦ, ездивших сюда с автобусной экскурсией. Только пару раз, кажется, когда слышал приглушённые стоны о «грядущем страшном суде» тихо сказал, но чтобы услышали, что до «конца света и страшного суд» Иисус даёт нам ещё тысячу лет. Сказав, отошёл в сторону, к другой группе.

Ночь уже была не такая холодная, свечки что ли согревали, появляясь то тут, то там… Снегопада ночью не было. На рассвете я оказался один на краю небольшого прудика. Туманец плыл над чёрной водой, а на краю воды, на грязном песке я с удивлением обнаружил следы босых ног. Вспомнил тут же рассказ о некоем чудотворном пруде в Печорах, где излечиваются все хвори. Пусто было кругом, потому я разделся догола, медленно вошёл в воду по шею, присел, окунувшись. Вода, сперва, обожгла, но вскоре стало даже тепло. Я стоял на илистом дне, ноги утопали в нём по щиколодку. Смотрел я на кучу своей одежды, сложенной на портфелике. Боялся, не остаться бы голеньком! Кажется, не меньше получаса я так простоял, и это в конце декабря… Смутно вспомнились слова какой-то молитвы, и я их бормотал.

Вышел, растёрся, оделся, покурил. Потом побежал на поиски автобусной остановки до Пскова. На вокзале билеты оказались только на вечерний поезд до Москвы, купе, нижняя полка. А до отправления — чуть не восемь часов! Перекусил в буфете зала ожидания чем-то невкусным, сел на скамейку. Прицепился ко мне молодой цыган: «Давай в карты поиграем!» Я молча встал и пошёл на улицу, он за мной., да ещё к нему присоединилась девка в красной шали. Эта верещала: Дай погадаю!» На площади пустынной стала эта парочка меня уж просто под бок подталкивать, в сторону сворачивать, а я молчал, курил зло, потом окурок бросил, полез в правый карман куртки и достал и достал карманную свою чёрную книжечку «Нового завета», а цыгану померещилось, видно,