Зелень. Трава. Благодать. - Шон Макбрайд

У девчонок с обложек 50-х годов вид еще слишком монашеский, часто можно увидеть юбки, закрывающие колени. Зачем, бля, уж настолько-то? Приятное исключение составляет обложка с альбома Джулии Лондон под названием «Calendar Girl»: двенадцать отличных фотографий Джулии в коротеньких шортах и во всевозможных бикини — прекрасный материал для самопроизвольного поднятия члена в штанах. Примерно такого, как сейчас. Другим сильным членовозбудителем служит альбом «Swingin’ Easy with Bill Doggitt», где телка в бикини и на высоких каблуках стоит, прислонившись к скале. Во мне вдруг просыпается желание потереться об эту картинку членом. Ну на хрен. А вдруг зайдет Сесилия и застукает меня за этой байдой — меня ведь тогда мигом за ухо препроводят прямиком к священнику.

В этом плане обложки 60-х годов выглядят намного лучше, хотя странностей здесь тоже куда больше. Буквы названий начинают непомерно раздуваться, словно перекачанные шины. На заднем плане появляются радужные грибы, деревья, цветы, фермы с животными. Парни перестают прилизывать волосы, но вместо этого отпускают длинные космы и начинают делать завивку (шаг вперед — два шага назад). Народ рядится в индийские сари, джинсы клеш со стразами, нацепляет на себя бусы и фиолетовые солнечные очки. Никаких тебе длинных юбок — хвала, бля, Господу, — плюс у всех телок волосы прямые и распущенные. Никогда не понимал, зачем женщинам короткая стрижка и завивка тоже. На фига им все это, спрашивается, сперлось?

Любимую обложку 60-х годов назвать затруднюсь: слишком много из чего выбирать. У нас есть и «Are You Experienced», и «Mr. Tambourine Man», и «Rubber Soul», и «Bringing It All Back Home», и «Psychotic Reaction», и «Psychedelic Sounds of the 13th Floor Elevators», наконец «The Who by Numbers», «Disraeli Gears», «Music from Big Pink». И это только мужские группы. Телки и того лучше: Ширелз, Ронеттс, Эйнджелс, Шангри-Лас, Сью-примз. Вау. Так бы всех их и перецеловал у нас за мусоркой. Хотя, конечно, все они отдыхают перед Нэнси Синатра с ее альбомом «Sugar». Сиськи у Нэнси буквально выпрыгивают из лифчика, чтобы сказать: «Генри, вздремни-ка между нами». К тому же, что еще более важно, Нэнси стягивает с себя трусики бикини. Чтоб я сдох. Об эту я непременно потрусь членом, но только не сейчас.

Про обложки 70-х вообще, бля, лучше забыть. Они сочетают в себе все самое худшее из того, что было в 60-х — косматые хиппи в пиратской одежде, — с худшими чертами 50-х — полное отсутствие природных пейзажей на заднем плане. Конечно, если не считать альбом «Country Life» группы Рокси Мьюзик. Вот это на самом деле здорово так здорово. Описывать не буду: неудобно как-то. Всем, кто не видел, советую взглянуть, но ни за что не покупайте, потому что музыка голимая.

Просмотрев миллион обложек, я наконец останавливаю свой выбор на Битлз. «White Album» — на двух пластинках, обложка чисто белая, без всяких картинок. Но уж коли вы Битлз, то можете себе позволить выпускать альбомы хорошей музыки без сисек на обложке. Оно бы, может, и не помешало, но хули это надо делать, в конце-то концов? Я вытаскиваю из чехла часть вторую и аккуратно, за краешки, ставлю пластинку на диск. Затем щелкаю кнопкой Вкл. Держатель с иглой поднимается, замирает на секунду, слегка покачиваясь из стороны в сторону, и опускается. Я беру его и переставляю сразу на песню «Good Night», она последняя в альбоме и самая моя любимая из всех Битлз. Игла скребет по бороздкам, пошла музыка — я откидываюсь в кресле.

На улице начинается дождь, первые крупные капли стучат по окну с интервалом в десять секунд и, словно птичье дерьмо, оставляют потеки на стекле, которые сияют в свете уличных фонарей, будто гирлянды на рождественской елке. Дождь все усиливается и опускается на улицу тихой тяжелой дымкой. Вода потоком бежит по стеклу. Я смотрю на нее, а в животе у меня пусто от страха, сердце так и колотится, в голове туман. Я думаю о тех ребятах: как они лежат на тротуаре и истекают кровью, умирают, может быть, — откуда мне, бля, знать. Я думаю об их мамах, которые сейчас, наверное, сидят у больничных кроватей и тоже смотрят в окно. Может быть, они молятся? Может, просят Бога простить тех придурков, что ногами в лицо били их сыновей. А может — требуют у него мести или вообще просят его катиться куда подальше. На месте этих ребят могли быть Грейс или Стивен, Бобби Джеймс или Гарри. Ведь они тоже все там были. Возможно, если бы что-нибудь подобное случилось с ними, я бы разозлился. Возможно, у каждого обозленного есть своя, похожая на эту, история, объясняющая, почему он стал такой злой: ночные поездки в больницу, где его ребенок лежит, подсоединенный к трубкам, которые закачивают в него новую кровь взамен той, что теперь засыхает пятнами на спортплощадке. Гора счетов на разваливающемся столе, слишком маленький дом, втиснутый в улицу вместе с семьюдесятью семью точно такими же, сломанная машина, ноющее колено, плохая работа, где нужно каждый день таскать почту, мерять ногами свой участок, долбить отбойным молотком асфальт на дороге. Пустые счета в банке. Слишком много бетона и слишком мало зелени, в кошельке и за окном. Вот такие каждодневные косяки в основном и определяют жизнь на улице Святого Патрика, но только не мою: клал я на все на это с высокого дерева.

Я планирую убраться отсюда подальше вместе со своей семьей, вместе с Грейс Макклейн. Грейс. Надеюсь, она любит меня хотя бы вполовину так сильно, как люблю ее я. Надеюсь, когда мы поцеловались, она почувствовала то же, что и я. Должен признать, в тот момент я даже понятия не имел, что делаю. Я наклонился к ней и раскрыл рот — оставалось только надеяться на лучшее. Ощущение было, как будто я тянусь за яблоком, балансируя на суку, который вот-вот подо мной обломится: хорошо еще вспомнил, что глаза надо закрыть. До идеала мне, конечно, пока далеко. Нам нужно просто продолжать практиковаться, только и всего. Эта мысль греет мне пузо и выгоняет из головы неприятные воспоминания о сегодняшней драке. Я посылаю мои чувства, только самые хорошие, всем вокруг и начинаю засыпать под голос Ринго.

Дождь принимается барабанить чаще, но не громче. Все прощает и смывает. Уплывают первые поцелуи и драки на спортплощадке. Я пододвигаюсь к окну и смотрю на улицу Святого Патрика с ее домами. В домах бродят люди. Свет в окнах то зажигается, то гаснет в такт плавным струнным переборам пластинки. Я даю глазам расфокусироваться, и все движения улицы сразу становятся синхронными, как движения женоподобных пловцов-олимпийцев. Через равные интервалы, то слева, то справа, из дома под дождь выбегает мамашка в бигудях и купальном халатике и волочет с газона или с тротуара под навес на веранду детский трехколесный велосипед. В конце квартала отцы семейств, пошатываясь и неумело ныряя в лужи «Будвайзера» глубиной в десять футов, с «джефф-хэтами» вместо пловцовских шапочек на голове, в порядке строгой очередности вываливаются из парадной двери бара «У Пола Донохью».

Я чувствую любовь к ним, к ним ко всем, и придвигаюсь еще ближе к окну, ближе к ним, к настоящим святым с улицы Святого Патрика. Упираюсь лбом в стекло. Бусинки дождя мигают, словно звезды на крышах двухцветных машин. Потоки дождя несутся вдоль бордюров и стекают в люки, смывая с тротуара гнутые крышки, разбитые бутылки и сердца. Внутри домов люди молятся на фотографии Папы Римского, в отчаянии заламывают руки и корчатся на синтетической обивке диванов. Они молятся об отпущении грехов, о том, чтобы «Филлиз» стали чемпионом мира, о спасении в форме денег, которые могли бы избавить их от жизни на этой улице, в этом районе, в этих домах, трепещущих, как сердце, и тонущих, как камни. Страх и разочарование плывут повсюду и захлестывают почти все, что есть хорошего, но не до конца. Ринго шепчет Спокойной ночи всем и везде. Я сползаю глубже в кресло. Я сплю и готов грезить, как всегда.

Первое, что я слышу, — это как кто-то внизу с силой хлопает дверью, затем — звук иглы, скребущей по пластинке, которую я так и не выключил: в горле ощущение примерно такое же. Болит шея. Дождь кончился. На улице Святого Патрика тихо и ни души. Уличные фонари светят своими нимбами. Внизу приглушенные голоса. Я выключаю стереофонию и на цыпочках крадусь к лестнице.

— Так, значит, ты у нас разнимал драку и заработал по голове? Вообще, я слыхал, что люди, возвращающиеся домой с разбитой башкой, обычно участвуют в драках, а не разнимают дерущихся, — слышу я голос Фрэнсиса Младшего.

— Может, он правду говорит, Фрэн, откуда ты знаешь? — говорит Сесилия.

— Дрались с фиштаунскими. Биты, ножи, стволы, толпа отморозков, — говорит Стивен заплетающимся языком.

— Фиштаун? Биты? Стволы? Фрэн, ты понимаешь, о чем он?

Меня пугает то, что Стивен упомянул о ножах и стволах. Я ничего такого не видел.

— Конечно нет, — говорит Фрэнсис Младший. — От такой пьяни разве услышишь чего путного?

— Фрэн, только, бля, по новой начинать не надо, — сварливо бормочет Сесилия. Они с Фрэнсисом, как всегда, начинают закипать в параллельном режиме.