Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей - Мариан Ткачёв

– Миллион лет… – буркнул я (это было краткое приветствие) и прошел в свои комнаты.

Почту – субботний номер мыслей Великого Гордра, путеводители по местам, связанным с его жизнью и деятельностью, и еще какие-то раскрашенные брошюры – я бросил на стол, уселся в кресло и закурил. Тотчас один из двухсот спрятанных в стенах динамиков (здешний год насчитывает двести дней) любезно поведал мне все, что Великий Гордр изрек о сиденьях, седалищах и употреблении табаку, и напоследок воскликнул:

– Миллион лет здоровья и силы!.. – и так далее, вплоть до фонаря.

– Миллион лет, – прошептал я и обвел взглядом гостиную.

В глаза мне бросился упавший на пол большой продолговатый конверт, такие обычно служат тарой для судебных повесток и приглашений на обеды. Я поднял его и вскрыл. Внутри лежал белый картонный бланк. На нем хитрой типографской вязью сообщалось, что некто Вург, Эсдэкр (Старший дегустатор крамолы), ожидает меня завтра утром в комнате № 7241 на девяносто первом этаже Министерства Предупреждения перемен (сокращенно – Министерства Двух Пэ).

Фотоглаз, помещавшийся в центре раззолоченного лепного плафона, радостно мигнул, запечатлевая бланк на пленку, и сразу забубнил динамик:

– Министерство Двух Пэ – это всеслышащее ухо, всевидящее око и вездесущая рука нашей самой великой планеты Вселенной… Великий Гордр, «Полнейшее собрание мыслей», том единственный, страница первая…

Стараясь не слушать бархатный голос вещателя, я перечитал вызов и опять ничего не понял. Правда, дома друзья предупреждали меня о странных порядках на Глюэне, но я, как всегда, оставил их слова без внимания. Мне нужен был материал для веселых рассказов о животных ближайших галактик, которые я сам хотел иллюстрировать. На остальное было наплевать. А Глюэна славилась своими осьминотами – чудными тварями, заинтриговавшими весь космос.

Перед вылетом сюда я разузнал, что смог, об этих осминотах. Оказывается, они принадлежат к семейству не парнопроходных инфузавров и с виду похожи на земных тюленей, но быстрее и ловче их двигаются по суше и поражают своей музыкальностью. У осьминотов абсолютный слух, чистый приятный голос, и они даже в естественных условиях прибегают (особенно в период течки) к классическому многоголосью. Они легко приручаются, охотно изучают в неволе сольфеджио и нотную грамоту и сносно болтают по-человечьи. С достопамятных времен жили они среди людей, о чем свидетельствуют рисунки пещерных глюэтян, фольклор и древние летописцы. Императоры и вельможи имели обыкновение держать осьминотов у себя во дворцах в роскошных бассейнах, выложенных драгоценными камнями, и наслаждались их пением. Многие музыканты дико завидовали осьминотам.

Четыреста лет назад придворный капельмейстер Ксалр, отчаявшись превзойти одного выдающегося осьминота, отравил его и попытался присвоить его творения. С годами круг лиц, содержавших осьминотов, расширился. Появились даже смешанные хоры людей и осьминотов. Для их концертов сооружались особые водоемы. Казалось, против земноводных баловней судьбы бессильны социальные потрясения и даже само время.

Но вот Великий Гордр, встревоженный чрезмерной плавностью прогресса, возвестил начало эры Противоречий. И всем сразу стало ясно: корень зла – в музыке. На местах вспыхнули стихийные дискуссии меломанов, переросшие вскоре в общепланетарную полемику. Традиционалисты, поборники исконных классических жанров (сюда относилось и пение осьминотов) были разгромлены в пух и прах. Правда, добавлю я, справедливости ради, часть их подверглась аннигиляции еще до начала дискуссии, дабы уравновесить силы противоборствующих сторон. Старая музыка искоренялась повсюду. А сами осьминоты были осуждены бесповоротно как наемные певцы давно низвергнутых эксплуататорских классов. В ходе полемики выяснилось, что мясо осьминотов несъедобно. Именно это открытие, утверждают комментаторы Великого Гордра, стало импульсом для создания одного из глубокомысленнейших Гордровых афоризмов: «Неудобоваримый в большом неудобоварим и в малом.»

Итак, пение осьминотов было запрещено. А со временем к музыке в целом отношение сделалось сугубо отрицательным как к причине всяческих шатаний. Исполнялись теперь одни лишь кантаты и песни о Великом Гордре. Да и те запечатлены были на особых сверхтвердых кристаллах с перестроенной решеткой и давались в записях. Петь же или играть на музыкальных инструментах самим людям было непристойно и опасно. Зоологи, прежде видевшие в осьминотах венец природы, тотчас провозгласили их, а заодно и всех вообще инфузавров, захиревшей боковой ветвью эволюции. Археологи снова зарыли в землю знаменитую древнюю статую «Царь внемлет пению осьминота в объятиях юной супруги». Физикам, затеявшим симпозиум о парамагнитном резонансе, было предложено впредь обходиться без музыкальных терминов.

Осьминотов, уцелевших после дискуссии, вывезли в отдаленные горные озера. Там устроен был заповедник для инопланетных туристов. Они наслаждались пением осьминотов, оставляя правительству Глюэны доход в твердой космической валюте. Прислуга для заповедника подбиралась из глухонемых. Передавали, будто временами то тут, то там возникали тайные общства меломанов, мечтавших о возрождении классики и об амнистии опальным животным. Но все их комплоты разбивались о неизменную бдительность властей…

Таковы были мои сведения об осьминотах, когда я приземлился в космопорте глюэнской столицы Эльеры, и за время, проведенное в городе, я их нисколько не обогатил. Ученые больше не изучали этих животных, писатели не писали о них, художники их не рисовали. И никто не хотел о них разговаривать.

Единственную для себя пользу извлек я из беседы с членом здешней Академии Всех Возможных Искусств, художником-лауреатом Кьяром. Он тайком воспроизвел на желтоватой пленке жира, подернувшей блюдо со студнем, две старинные жанровые картины, изображавшие концерт осьминотов. Студень этот живописец потом съел.

Через три дня я выехал в заповедник и оставался в горах почти месяц. Рисовал осьминотов, записывал их песни, набросал вчерне первые главы книги. В Эльеру я вернулся только вчера и, хоть убей, не мог припомнить за собой ни малейшей крамолы.

Отказавшись от ужина, я улегся в постель и заснул. Ночью мне приснился Эсдэкр Вург, отвратный карлик в мундире с золотым шитьем. Он подвел меня к окну и с предупредительной улыбкой выбросил с девяносто первого этажа. Падал я ужасающе медленно. И всякий раз, когда я пролетал мимо очередного этажа, из окна высовывался человек в мундире и молниеносно налеплял на меня бланк. Внизу меня уже ждал Вург. Он пересчитал бланки и, судя по всему, обнаружил какие-то неполадки. Тогда он снова вознес меня в свой кабинет и вытолкнул за окно. Я падал, а он дожидался меня внизу и опять повез наверх…

Проснулся я весь разбитый, с головной болью. Наскоро поел и отправился по вызову.

Старший дегустатор крамолы Вург, рослый мужчина в цивильном платье, ответил на мой поклон полной формой приветствия и придвинул мне кресло. Он спросил мое имя и без того известное ему из вызова, помолчал и потом осведомился, зачем я прилетел на Глюэну.

– Я пишу книгу о диковинах космической фауны, – отвечал я дегустатору. – Меня заинтересовали ваши осьминоты.

После «ваших осьминотов» он протестующе поднял руку, как бы напоминая: нет-нет, они не являются ни родней его, ни собственностью; и торопливо сказал:

– Но, как видно из наведенных нами справок, вы никогда не занимались научной деятельностью и не опубликовали ни единого труда по зоологии.

– Вы правы, меня интересуют лишь некоторые стороны жизни животных. Точнее – комические стороны. Я своих зверушек всегда очеловечиваю. Это заметили даже критики.

В глазах дегустатора мелькнуло нечто похожее на торжество.

– А какова, собственно, цель такой книги? – спросил он.

– Цель?.. Н-ну, развлечь читателя. Насмешить его, если угодно.

– Угодно… Стало быть, вы не отрицаете – конечной вашей целью является смех? – Дегустатор весь напрягся.

«Сейчас, – подумал я, – позвоночник его зазвенит, как струна». И ответил:

– Нет, не отрицаю. И не только конечной, но и начальной тоже.

– Миллион лет!.. – высунув длинный фиолетовый язык, Эсдэкр облизнул губы. – Это первый в моей практике случай, чтоб человек вот так – с ходу – во всем сознался! Остается лишь кое-что уточнить, детали…

– Слушаю вас, – отвечал я в полном недоумении.

– Когда вы смеялись в последний раз?

– Я-я… право н-не помню.

– А мы вам напомним. В последний раз вы смеялись вчера, в два часа пополудни, не так ли?

– М-м… Пожалуй…

– Прекрасно! И с кем вы смеялись?

– Э-э, – забормотал я, почуяв неведомую беду.

– А мы вам и тут поможем. Вы смеялись с членом Академии Всех Возможных Искусств Кьяром.

– Но-о…

– Не увиливайте. От фотоглаза никому не скрыться. У академика Кьяра улыбка превысила дозволенный «оскал учтивости» на целых восемь зубов.