Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р. - Ольга Евгеньевна Романова

первом составе: умненький, опрятненький, приятненький мальчик. Он сделал стремительную карьеру в «Ведомостях» и быстро подался к Мордашову насчёт пиара. Он был страшно рад меня видеть. Через несколько лет он так же будет рад меня видеть, встретив случайно в аэропорту Перми.

Я была не одна, нас было трое: Ирина Ясина, Люся Улицкая и я. Мой муж к тому времени уже года три сидел, в тот момент отбывал наказание в колонии на севере Пермского края. Ирина Ясина уже была прикована к инвалидной коляске, лет десять болея рассеянным склерозом, и в тот год выпустила нашумевшую книгу «История болезни». А Людмила Улицкая выпустила книгу «Даниэль Штайн, переводчик», и все зачитывались (на мой взгляд, одна из сильнейших её книг), и вот-вот должен был выйти «Зелёный шатёр».

Мы увиделись на фестивале «Пилорама» в музее «Пермь-36» (по названию знаменитой колонии), я провожала Иру и Люсю к самолёту, а сама должна была ехать дальше на север, по зонам. Тогда в Перми был старый аэропорт, и о пандусах там ничего не слышали. Мы втроём остановились около лестницы в два пролёта, нам нужно было втащить туда Иру на коляске, и нам явно требовалась помощь. Но никто не спешил нам помочь.

И вдруг я увидела Лёшу Германовича с каким-то парнем. Я схватила Лёшу за футболку и быстро сказала:

— Здравствуй, Лёша, помоги нам.

Германович заулыбался и мгновенно откликнулся. Они с коллегой подхватили коляску, и через полминуты мы преодолели два пролёта. Едва ли наш путь занял больше тридцати секунд. За это время симпатичненький, умненький и опрятненький Лёша успел задать нам три вопроса:

— Оль, как дела в бизнесе у мужа? Привет передавай, надо с ним кофе выпить.

— Ирк, а ты чего в коляске, ты ногу сломала?

— Мне почему-то знакомо ваше лицо (Улицкой).

Ответы его не интересовали, и мы все три напрасно набрали в лёгкие воздуха — чтобы потом громко выдохнуть и переглянуться. Германович уже убежал дальше.

Собственно, примерно так же он промелькнул и на REN-TV, ни во что не вникая, широко улыбаясь, легко ступая по трупам, изящно и немного наигранно-комично стряхивая прилипшие к ботинкам кишки.

Второй был примерно ровесником юного Германовича, но совсем другого сорта — Александр Орджоникидзе, из тех несчастных мальчиков, которые сразу рождаются начальниками, минуя детство и вкус свободы. Давным-давно один бедный грузинский юноша по имени Серго прибился к банде Иосифа Джугашвили, удочерил дочь жены, от которой и произошли все последующие Орджоникидзе, родившиеся с золотой большевистской ложкой во рту и унаследовавшие умение хорошо выживать и бессменно руководить линией партии и правительства где-нибудь в Нью-Йорке. Забавно, что мужчины семьи Орджоникидзе упорно брали себе фамилию сталинского мудозвона Серго, не имея к нему прямого отношения. Могли, и брали. Карьерные такие ребята, оборотистые.

Тем не менее за глаза Александра Орджоникидзе иначе как Шурик никто не называл. Понятный циничный мгимошик, а потом нефтяник, а вот теперь его кинули на медиа. Робот из довольно распространённой серии «Я готов выполнить любой приказ любого правительства».

Шурика назначили гендиректором канала. Он пришёл с задачей зачистить канал, мы с ним встретились, всё поняли друг про друга ещё до встречи, и он начал меня зачищать.

Всё это обычные дела, необычным был конец этой истории. Шурик требовал присылать ему тексты моих программ заранее — я этого не делала, но есть редакторы, ок, он их получал, однако нерегулярно. Пара стычек у нас случилась на первой же неделе его руководства, а последняя закончилась тем, что вооружённые люди в масках не пустили меня в студию, хотя у меня был прямой эфир.

Причина имелась веская: в этот день признали невиновным сына тогдашнего министра обороны (и что важнее — потенциального преемника Путина) Сергея Иванова. Незадолго до этого он сбил на пешеходном переходе старушку, переходившую дорогу на зелёный свет, и она скончалась. Неприятности при этом начались у близких родственников старушки, а никак не у сына министра, не говоря уже о министре.

Ну вот всё это — с подробностями — я и изложила в довольно коротком сюжете и комментарии. Слов, конечно, не выбирала, ибо чего уж.

Я нормально провела эфир с этим сюжетом на Дальний Восток, поработала дальше над программой на Москву и Европейскую часть и отправилась в студию. Куда меня и не пустила группа вооружённых людей. Собственно, потом им было поручено не пропускать меня на рабочее место, и в эти же дни я заметила «хвост» за своей машиной, очень откровенный и ни разу не пытавшийся сделать вид, что моя машина его не интересует.

Я страшно удивилась. Я не могла понять — зачем. Зачем вооружённые люди, зачем «хвост» за машиной. Уволь меня нежно.

У меня тогда впервые возникло ощущение, что паранойя — она у меня. Не может же быть такого в реальности. Но оно было, фиг сотрёшь — я повторяла опыт снова и снова. Зайти в телекомпанию, с которой у меня трудовой договор с обязательством выхода в эфир, — нет, не выходит. А вот машина, одна и та же, ездит за мной по пятам.

Меньше чем через год убили мою коллегу Анну Политковскую. Анна была убита 7 октября 2006 года. В этот день я — тогда уже месяцев семь как безработный колумнист на фрилансе — покупала валенки на колхозном рынке города Киржач Владимирской области. Я тогда ещё в валенках ничего не понимала, я научусь позже, когда в мою жизнь войдут исправительные посёлки на северах.

Так вот, смотрю — валенки. Добрая женщина, продавщица валенок, смотрит на меня с интересом патологоанатома и говорит:

— А я думала, вас убили сегодня. По радио сказали.

Первая старость, первая смерть

Это была неправильная реплика. Я сразу перестала покупать валенки и уткнулась в новости. Такие вещи надо говорить после покупки. Так что без валенок сегодня.

Убийство Ани Политковской стало для меня первой близкой смертью. Нет, конечно, рядом и вокруг умирали близкие люди: в тот год умерла моя любимая бабушка, но она долго угасала и умерла на руках у моей мамы, и лет ей было почти девяносто. Умирали мои