Замужняя невеста - Лариса Кондрашова

— Отвести больного сеньора в комнату, куда мы поставили атласную кушетку? — попробовал догадаться он.

— Какую кушетку? Сеньор не болен, он не брит.

— Привести сюда Умберто? Он хорошо бреет.

— Хорошо? На прошлой неделе он порезал меня.

— Случайно. Он больше не будет.

— Не будет. В следующий раз он просто меня зарежет… Хорошо, веди его, и пусть прихватит свою бритву.

Между тем Разумовский полностью пришел в себя, обрел наконец осмысленное выражение и уже с интересом огляделся вокруг.

— Соня, что значит эта суматоха? — спросил он по‑русски.

— Приехала хозяйка дома, в котором, как ты видишь, нет ни мебели, ни каких‑либо съестных припасов. Сеньор Пабло любезно помогает мне, потому прошу и тебя проявить уважение, говорить на его языке.

— Но я плохо знаю испанский, — закапризничал тот, что совсем недавно был рабом на галере.

Теперь он стремительно набирал прежний снобизм, нисколько не поколебленный месяцами унижений.

Помявшись, он обратился к художнику:

— Вы говорите по‑французски?

— Говорю.

Лицо Пабло перестало излучать доброжелательность. Он как будто сразу подобрался, словно ожидая подвоха. Что‑то услышал в голосе Леонида или знает русский?

Но тут появились Мари и Анхела, стали накрывать на стол, а опять возникший в дверях Бенито без особых церемоний увлек Разумовского за собой.

— Аристократ, — сказала, как бы ни к кому не обращаясь, Соня.

— Но ведь вы тоже аристократка?

— О, с некоторых пор я поняла, что это слово вовсе не означает также верный, порядочный. И чуткий. Я поняла, есть люди плохие и хорошие, остальное — все то, что они сами и придумали.

— Наш падре не одобрил бы вашего вольнодумия, — усмехнулся Пабло.

— Вольнодумия? — изумилась Соня. — А мне казалось, что я всего лишь делюсь с вами результатами своего во многом печального опыта.

— Трудно вам придется, — пробормотал Риччи и, не дожидаясь Сониных расспросов, добавил: — Простите, мне нужно уйти ненадолго. Посмотреть, что там натворили мои слуги. За Бенито нужен глаз да глаз. Он такой шутник, просто хлебом не корми, дай что‑нибудь этакое учудить…

Вошедшему Жану Соня высказала свои мысли:

— Помнишь, перед отъездом ты говорил, будто испанцы люди отсталые и большинство из них даже не подозревают, что Земля вертится?

— Это так и есть, — ничуть не смутился Шастейль, кроме всего прочего, уверенный в превосходстве француз—ской нации над другими.

— Но о Пабло Риччи я бы такого не сказала. Правда, мы поговорили всего несколько минут.

— Пабло… Пабло учился в университете, он пробился к свету тяжким трудом и полученное наследство умножил праведным трудом.

— Праведный труд — писать, как он сам говорит, богатых дураков!

— Праведный труд — писать жизнь, как она есть, пусть даже и в портретах, — не согласился Жан.

Что ж, недаром они подружились с Пабло. Оба склонны философствовать и искать смысл там, где, возможно, его и нет.

Странный у нее сегодня день. Минуты, бурлящие событиями, философские размышления, не говоря уже о том невероятном приключении, в результате которого оказался на свободе ее бывший жених.

Как ей прикажете себя вести? Женщине, которая за год так изменилась, что порой сама себя не узнает. Но тут же она себя и успокоила: время покажет. Тем более что этого времени для размышлений у нее сейчас не было.

Нужно было проследить, чтобы Анхела и Мари сервировали стол как следует. Ах да, у нее пока нет ничего, даже приборов. Кажется, сегодня придется брать у Пабло все, что только можно, включая и их постельное белье. По крайней мере для себя и Жана. Разумовский привык без него обходиться…

Что это она говорит! Слышал бы Леонид… А в общем, невелика персона. Он уже начал поднимать голову и вести себя так, как будто все кругом ему что‑то должны. Включая Соню. Пока что особых благ он и не заработал. Все, что сделал, — так это выпил ее молоко, и Мари вынуждена была отдать госпоже свое.

Подумала так и рассмеялась. Как девчонка, которая сердится на ровесника, отобравшего у нее куклу. Нет, в детстве потерянная кукла — обида посильнее, чем какое‑то молоко.

Через некоторое время все четверо сидели за столом. Мари сесть вместе со всеми отказалась.

— Мне надо привыкать есть на кухне, — сказала она, — когда у вас, ваше сиятельство, будет свой дом, никто не поймет такого: служанка рядом с господами.

Пабло Риччи сел за стол, едва Соня ему это предложила.

— Не еда меня влечет, — признался он, — а возможность пообщаться со знатными людьми, которые только что пережили такое захватывающее приключение!

— Сеньор Леонид вряд ли считает свое освобождение приключением, — скрывая улыбку, произнесла Соня. — Для него это спасение, возрождение, возвращение к жизни, куда он вернуться уже не чаял.

— Зато теперь он слишком быстро к ней возвращается, — с долей осуждения пробормотал Жан, но так, чтобы Разумов—ский его не услышал.

За столом говорили в основном Жан и Пабло. Соня подбадривала обоих заинтересованными репликами. О том, что происходило с ним в рыбачьем поселке, в свое время он так и не успел ей рассказать.

Шастейль посмеивался над рыбаками, которые поначалу ему не доверяли, потому что жители поселка никогда не видели обычного врача и лечили себя сами просто вином, подогретым вином или вином с травами. В тяжелых случаях обращались к знахарке. Но часто не ходили, побаивались ее. Считали ведьмой, а знаться с такой, как известно, себе дороже. Но и не выдавали ее монахам, которые порой в поселок наведывались. Если бы знахарку сожгли, кто бы стал их лечить?

Пабло простодушно поведал сидящим за столом о своем внезапном обогащении и о том, как местные аристократы не хотят с ним общаться.

— Но зато, когда заказывают мне свои портреты, торгуются за каждый реал, а уж позируя, столько драгоценностей на себя навешивают, что у меня золотой краски вдвое уходит против любой другой. Конечно, мне далеко до Гойи,[2] и пишу я, как привык, как меня учили — возвышенные чувства, идеальная природа, но у меня и возлюбленная не герцогиня Альба, как у Франсиско, а простая маха… И знаете, я впервые понял, что люди правы: деньги идут к деньгам. Представьте, моя тетка, здоровая и моложавая, вдруг приказала долго жить. Муж у нее был процентщик, вот и старушка, можно сказать, на мешке с деньгами сидела. Кому все досталось? Мне. При том, что я вовсе не единственный ее наследник… Вот только титул купить у нас не так просто, как во Франции. Может, и мне туда с вами поехать? Как, Жан, в случае чего разрешишь мне у тебя дома пожить?