Воры в ночи. Хроника одного эксперимента - Артур Кестлер

Помощник верховного комиссара улыбнулся:

— А вам не кажется, что народ может хранить определенные ценности и особый образ жизни и не выражать это в эффектных достижениях?

— Может быть. Но не об этом речь. Меня не так легко сбить, господин комиссар. Мы обсуждаем не жизненную философию, а политику вашего правительства, которое предает евреев.

Помощник верховного комиссара с огорчением вздохнул:

— Нет, вас нелегко сбить. Я имел удовольствие познакомиться с вашей целеустремленностью по вашей книге «Одряхлела ли демократия?»

— Речь опять же не об этом.

— Ваша книга полна нападок на то, что сейчас принято туманно называть политикой умиротворения в Европе. Что ж, мистер Метьюс, в ваших глазах и в глазах ваших друзей я — закоренелый грешник, потому что я за соглашение с арабами, за их умиротворение, если вам угодно. Иными словами, я считаю, что всякая политика должна основываться на разумном компромиссе.

— Вопрос в том, что считать разумным.

— Налейте себе еще стакан. Все гораздо проще, чем кажется. Среди арабов с самого начала наибольшим влиянием пользовался клан Хуссейни. А из всех Хуссейни наибольший авторитет был у Хадж Амина, муфтия Иерусалима. Поэтому иметь дело с арабами было удобнее всего через него. Конечно, мы предпочли бы иметь дело с умеренными, так же точно, как мы предпочли бы иметь дело не с Гитлером, а с Брюнингом. В обоих случаях нас обвинили в том, что мы поддерживаем экстремистов, в то время как мы всего лишь приспосабливались к заслуживающему сожаления, но неизбежному ходу событий. Арабский национализм в этой стране растет так же быстро, как в Египте, Ираке и Сирии. Возможно, что кое-кто лично симпатизирует этой тенденции, так же, как имеются поклонники у господина Гитлера. Замечу в скобках, что я к ним не принадлежу. Однако могу вас уверить, что личные симпатии на основную линию нашей политики не влияют. Националистические движения иррациональны, поэтому бесполезно доказывать арабским националистам, что от иммиграции евреев они только выиграют. Они хотят быть хозяевами в стране, где составляют большинство, и противятся еврейскому господству, какие бы материальные выгоды оно им не сулило.

— Почему же, в таком случае, они, как только предоставляется возможность, продают землю евреям?

— А потому, дорогой друг, что личная корысть и патриотические чувства издревле состоят в антагонизме. Желание есть свой пирог и одновременно его сохранить — общечеловеческая черта.

— Что ж, запрещая продавать землю евреям, вы таким образом боретесь с жадностью и поощряете патриотические чувства арабов!

— Возможно, нам придется принять соответствующий закон, — заметил помощник верховного комиссара небрежно, одновременно удивляясь: откуда этот проклятый американец получает информацию?

— Отдаете ли вы себе отчет в том, что закон, запрещающий свободную продажу собственности евреям, будет единственным в мире, не считая национал-социалистической Германии?

— Я знаю, что если мы примем этот закон, — хотя должен указать, что официально еще ничего не решено, — сионисты, как обычно, подымут крик, пуская в ход именно эти ваши аргументы, господин Метьюс. Но фактически аналогия чисто внешняя. В Германии имеется еврейское население, с давних пор живущее в стране, а здесь закон будет лишь защищать местное население от наплыва иностранцев.

— Я полагал, что ваше правительство обязалось создать национальный очаг посредством поселения евреев на земле. Но я, вероятно, не туда попал.

Помощник верховного комиссара взглянул на часы, впервые за весь разговор позволив себе этот знак раздражения, но тут же постарался скрыть это очаровательной улыбкой:

— Не стоит начинать юридический спор, мистер Метьюс. Правда заключается в том, что нам приходится учитывать интересы обеих сторон. Мы чрезвычайно сочувствуем евреям, и, может быть, здесь уместно напомнить, что в деле оказания помощи еврейским беженцам Великобритания сделала больше, чем любая другая страна в Европе, и не только в Европе, позвольте заметить. Например, есть основания надеяться, что большая часть детей из Германии, переселение которых в эту страну оказалось невозможным, будет допущена в Англию. Однако мы не можем ради евреев восстанавливать против себя арабский мир, — так же, как мы не можем начать мировую войну ради чехов. Вы скажете, что мы пожертвовали чехами, а я отвечу, что эта небольшая жертва оправдана, потому что благодаря ей удастся избежать мирового пожара. Пусть поносят нас в прессе молодые и слишком горячие гуманисты, вроде вас, — мы все стерпим, чтобы обеспечить мир в Европе нашему поколению. Можете обвинять нас в трусости, но все же признайте, что не так уж одряхлела наша демократия, если мы готовы ради общего блага рискнуть собственной репутацией. Наша роль в этой стране кажется вам неблагодарной, но будьте уверены, мы сыграем ее до конца. Мы пришли к соглашению с Египтом и Ираком. Нам необходимо прийти к соглашению с арабским населением этой страны на основе разумного компромисса, который, кстати сказать, полностью обеспечит безопасность еврейского меньшинства. Вот как обстоят дела. Все остальное — пропаганда и риторика.

Последовала короткая пауза. Затем Метьюс тяжело поднялся с места.

— Благодарю вас, господин верховный комиссар. Это все, что я хотел выяснить. Я вас понял. Ваша разумная позиция принесет миру такие несчастья, каких не придумает мозг безумца. Пока.

Он заковылял к двери. Помощник верховного комиссара любезно проводил его, затем вернулся к своему креслу. Подумав, он решил сам написать организаторам соревнования по теннису, что Джимми участвовать не сможет.

«Что ж, дружок, подумал он про своего племянника, потерять одну ногу, защищая еврейские поселения, — этого господину Метьюсу недостаточно. Подавай ему вторую! Иначе он скажет, что ты трус».

6

«Отвечая на вопрос полковника Уэджвуда, министр колоний господин Малькольм Мак-Дональд заявил, что за время с 15 февраля до 15 апреля 1939 года был предотвращен въезд в Палестину 1220 нелегальных иммигрантов.

21 марта 269 евреям с парохода „Ассанду“ было приказано вернуться в Констанцу. 2 апреля 710 евреям, в том числе 698 беженцам из Германии, было запрещено высадиться на берег с парохода „Астир“ и приказано вернуться. 11 апреля 250 евреям была запрещена высадка с парохода „Ассими“, судно задержано в хайфском порту вместе с пассажирами, которым приказано вернуться в порт отбытия.

Господин Ноэль-Бекер задал вопрос министру колоний, действительно ли еврейские беженцы после того, как им было запрещено высадиться, вернулись обратно? Господин Мак-Дональд ответил, что их вернули в порт отплытия.

Господин Ноэль-Бекер: „То есть в концентрационные лагеря?“

Господин Мак-Дональд: „Ответственность за происшедшее целиком лежит на тех, кто организует нелегальную иммиграцию“.

Министр добавил, что правительство относится с величайшим сочувствием к еврейским беженцам, но если впустить хоть один пароход, за ним последуют другие».

Из дебатов в Палате общин 26–27 апреля 1939 г.

«Любой офицер, занимающий командную должность на судне, плывущем под надлежащим флагом, имеет право преследовать в территориальных водах Палестины любое судно, если есть подозрение, что на нем находятся иммигранты, и если оно в ответ на приказ не остановится. Он также имеет право после сигнального выстрела обстрелять судно, чтобы заставить его остановиться».

Поправка к Закону об иммиграции, экстренный выпуск «Официального бюллетеня» от 27 апреля 1939 г. 7

Как обычно, Джозеф провел пятницу и субботу дома, а в воскресенье утром отправился по делам.

Проснувшись в половине четвертого, он бесшумно перебрался через Эллен, спящую с его ребенком в чреве, пробежал сто ярдов мимо башни, столовой и детского сада в душевую, пустился обратно, оделся, схватил свой импозантный портфель, полагающийся ему по чину (портфель прежде принадлежал доктору философии), и вовремя поспел на грузовик, который доставлял молоко в Хайфу.

Водитель грузовика Давид был, как всегда, угрюм и небрит. Он страдал от национальной болезни — язвы двенадцатиперстной кишки. Джозеф дремал, сидя рядом с ним, и просыпался только от тряски, стукаясь головой о стенку кабины. Тряска прекратилась, когда они выехали на дорогу, и целых два часа ничто не мешало его сну.

Однако он проснулся, как и хотел, в несколько минутах езды от Назарета, на одном из поворотов, откуда открывался такой восхитительный вид на долину Изреэля, что у Джозефа каждый раз захватывало дух. К югу долина расширялась до двадцати километров, она сверкала на утреннем солнце и была похожа на шахматную доску с квадратами темно-и светло-зеленого, лимонно-желтого и красно-коричневого.