Воры в ночи. Хроника одного эксперимента - Артур Кестлер

— Полагаю, что пора присоединиться к дамам, — заявил помощник верховного комиссара. Профессор поспешно поднялся, но Кемаль Эффенди не обратил на него внимания.

— Мне безразлично, кто вы такой, — кричал он, — вы приезжаете к нам как гость и вы же нас оскорбляете. Вот что мы получаем за гостеприимство!

— Бросьте, мистер Эффенди. Я не ваш гость. Я за себя плачу, а вашего разрешения не спрашивал.

— А мне плевать на то, что вы платите! И плевать на их больницы и школы! Это наша страна — понятно? Не нужны нам иностранные благодетели и покровители. Нам нужно, чтобы нас оставили в покое — понятно? Мы хотим жить, как нам нравится, без иностранных учителей, иностранных денег, чужих нравов, снисходительных улыбок и похлопываний по плечу. И без их женщин, бесстыдно виляющих задами в наших святых местах. Не хотим их меда и их жала — понятно вам? Ни меда, ни жала! Расскажите им об этом в вашей Америке. Если их выбрасывают из других стран, — это очень плохо, очень жаль. Очень, очень жаль, но это не наше дело. Если кто-нибудь из них хочет сюда приехать — тысяча, две тысячи, — добро пожаловать. Но тогда пусть знают, что они в гостях, и ведут себя соответственно. Иначе — к черту. Халлас. В море — и конец. Коротко и ясно. Передайте им.

Наступило неловкое молчание. Кемаль Эффенди вытирал лоб, а помощник верховного комиссара возвышался над группой с видом огорченного фламинго. Неожиданно Метьюс сказал:

— Я понимаю вашу точку зрения, Кемаль Эффенди. Полагаю, что вы неправы, но неправы по-своему.

Помощник верховного комиссара бросил на него любопытный взгляд, казалось, он собирался что-то сказать, но промолчал. А Кемаль Эффенди безо всякого перехода оглушительно расхохотался:

— О-о! Неправ по-своему! Это очень глубокое замечание, мой друг! — Он одобрительно щелкнул языком, схватил Метьюса за руку и затряс ее. — Не обижайтесь, мистер Метьюс, мы здесь легко возбуждаемся. Климат такой, знаете ли, хамсин.

И они отправились к дамам в хорошем настроении, все, кроме профессора Шенкина, который брел по коридору, задумчиво склонив голову на бок и ведя пальцами по стене.

Шенкины скоро ушли: у них только что родился третий внук, и им надо было посетить невестку в родильном отделении Хадассы. Через несколько минут удалился и Кемаль Эффенди. Метьюс остался, попросив помощника верховного комиссара уделить ему четверть часа для неофициального разговора. Джойс ушла в комнату и прилегла. Хамсин усиливался. Это отражалось на нервах.

— Хотите сигару? — предложил помощник верховного комиссара, когда они остались вдвоем. Он опустился в свое любимое кресло, и выражение усталости исчезло с его лица.

— Ну вот, мистер Метьюс, — сказал он, — сегодня вы имели возможность ощутить атмосферу этой маленькой страны. А ведь и профессор, и Кемаль Эффенди — умеренные люди, учтите.

— Профессор-то безусловно умеренный. Считаю, что силы были слишком неравны.

Помощник верховного комиссара улыбнулся:

— Возможно. Но вы ведь не ожидали, что для равновесия сил я приглашу еврейского террориста? Для меня это было бы интересно, но жена дорожит мебелью.

Метьюс долил в полупустой стакан бренди с содовой:

— Ваш хамсин здорово действует. — Он опорожнил стакан и с легким звоном опустил его на инкрустированный столик. — А теперь скажите мне прямо, господин верховный комиссар… — Его тяжелое тело качнулось вперед: — Почему вы их продаете?

— Простите…

— Бросьте. Не бойтесь ничего. Это останется строго между нами, господин верховный комиссар.

— Помощник, — поправил его тот. Он явно рассердился, хотя и продолжал улыбаться. — Можно узнать, что вы подразумеваете под словом «продавать»?

— Бросьте, — повторял Метьюс, растягивая каждую гласную до невозможности. Казалось, что массивный бык старается раздразнить изящного матадора. — Вы ведь читали отчеты Лиги Наций? Из них ясно видно, что вы подстрекаете арабов против евреев, чтобы покончить с сионизмом.

Помощник верховного комиссара стряхнул пепел с сигары с осторожностью врача, занятого серьезной операцией. Он подумал, что не сможет навестить в воскресенье племянника Джимми в больнице, так как обещал присутствовать на открытии выставки цветов в Тель-Авиве.

— Милостивый государь, — сказал он, — я искренний поклонник евреев. Они — лучшие в мире торговцы, независимо от того, что они продают: ковры, марксизм, психоанализ или собственных пострадавших в погромах младенцев. Им ничего не стоит обвести вокруг пальца таких доброжелательных людей, как профессор Раппард и других членов Женевской мандатной комиссии. Так же, как и членов наших обеих палат, если это понадобится. Если согласиться, что фантастические обвинения против нас справедливы, как вы объясните, что двести британских солдат были убиты в борьбе с арабскими мятежниками? Рассуждая о нашей политике, не следует ли помнить, что солдаты эти защищали жизнь и собственность евреев?

— Душещипательные разговоры! — ответил Метьюс, наливая без приглашения свой стакан, и подумал: «Я доведу этого самодовольного типа, даже если кончится тем, что его Ахмед или Махмуд выбросит меня отсюда». — Год назад, когда я был здесь впервые, я видел банду арабских головорезов, сторонников вашего муфтия, швырявших камни в старых евреев и во все горло орущих: «Правительство за нас!» Вы будете это отрицать, господин верховный комиссар?

— Помощник, — поправил тот. — Конечно, я не буду этого отрицать. Естественно, что хулиганы хотят уверить других, что правительство на их стороне. Так же, как они хотят, чтобы верили, будто евреи подбрасывают в Мечеть Омара дохлых свиней. Но не слишком справедливо возлагать на нас ответственность за каждый слух, пущенный на базаре.

— Ну нет, вам не удастся так просто от меня отделаться! Арабы верят, что вы одобряете убийство евреев только потому, что все ваше поведение дает им для этого основание. Двадцать лет вы поддерживали муфтия, хотя вам были известны его дела. Я прочел все 400 страниц отчета вашей королевской комиссии, обвиняющей администрацию в поощрении арабского терроризма. Отчет этот никак нельзя назвать еврейской пропагандой. Он напечатан в государственной типографии. Я знаком с одним из парней в вашей разведке, который объезжал в своей машине арабские деревни в районе Назарета и убеждал не продавать евреям землю, объясняя, что правительство в этом не заинтересовано. Я знаю также, что англичане продавали оружие сирийским мятежникам. Понятно, что вы лично за это не отвечаете, но вам следовало бы поднять скандал и остановить романтических маменькиных сынков из ваших университетов, которые, переодевшись бедуинами, учиняли беспорядки. Я встречал кое-кого из них, и если бы я имел влияние в вашем правительстве, я бы выпорол их и послал обратно в колледж. Будем откровенны, господин верховный комиссар, вы хотели беспорядков, и вы их получили, а теперь жалуетесь, что убивают английских солдат. Вам следовало бы уничтожить арабские банды не ради евреев, а ради вас самих, потому что эта страна — стратегический центр Британской империи, и она нужна вам. При этом вы чертовски мало сделали, чтобы защитить еврейских поселенцев, которых предоставили самим себе и сажали в тюрьму за то, что у них было оружие, необходимое им для самозащиты. — Он вынул из кармана потрепанную записную книжку. — Вот отрывок из доклада Королевской комиссии, страница 201: «Сейчас ясно, что не был выполнен элементарный долг, — позаботиться об общественной безопасности. Несомненно, что евреи имеют полное право жаловаться на отсутствие безопасности». Нет, господин верховный комиссар, вам не удастся так просто от меня отделаться. Разговоры о еврейской благодарности сгодятся для вашего дутого профессора и ему подобных, но не для беспристрастного наблюдателя.

Он допил стакан и подумал: «Если и это его не проймет — он просто дохлая рыба».

— Беспристрастный наблюдатель, — это, конечно вы, господин Метьюс?

— Полагаю, что я достаточно беспристрастен. Я не еврей, и у себя дома я их так же не любил, как и все.

— Но теперь вы пересмотрели свои взгляды?

— Пожалуй, если вам угодно.

— Как видно, наш красноречивый мистер Гликштейн повлиял на вас.

— К черту Гликштейна! Он той же породы, что и профессор. От них воняет гетто.

— Могу я узнать, что заставило вас так сильно изменить свои взгляды?

— Можете. Я видел их поселения. Я был в долине Иордана и в Галилее, в долине Изреэля и в болотах Хулы. Вот это парни!

— Разделяю ваше восхищение. Но не кажется ли вам, что вы все-таки их идеализируете, так же, как некоторые люди, которые вам не по вкусу, идеализируют арабов?

— Нет. Я не заметил, чтобы за последнюю тысячу лет арабы от Танжера до Мекки создали что-нибудь стоящее, кроме порнографических открыток и кабаре.