Призвание – режиссёр. Беседы с режиссёрами российского кино - Всеволод Коршунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я мало в своей жизни читаю сценариев по причине того, что мне редко что-то по-настоящему нравится. Не хочу, с одной стороны, что-то портить человеку, если он ждет от меня каких-то комментариев, с другой – как-то в это вкладываться, потому что эмоциональных сил не хватает. В моем понимании сценарий сложился, если у меня визуальный ряд появляется, когда я прямо вижу персонажа, понимаю его, сочувствую ему, когда автор сделал со мной что-то такое, что я к финалу мечтаю, чтобы с этим человеком было все хорошо. Структура даже менее важна, чем какая-то живая ткань и правдивость.
Я больше всего ненавижу приблизительный абстрактный рассказ о том, чего сценарист совсем не знает. Читаю и понимаю, что автор здесь врет, здесь занимается волюнтаризмом, потому что ему надо, чтобы так происходило, каким-то образом выстрелило. Но не срабатывает, потому что я в это не верю. Вижу, как сценарист намеренно специально приводит персонажей к той точке, которая ему необходима, и это всегда торчит и вылезает. А когда все льется свободно, легко, при этом ты полностью погружаешься в героев и очень хорошо понимаешь их и веришь им – тогда для меня это сложившийся сценарий. Даже если в нем какие-то проблемы со структурой или что-то еще не то. Все равно, с этим можно работать.
Когда я смотрю чужие фильмы, иногда кино захватывает так, что ни о чем не думаю. Но это бывает со мной редко. Обычно, когда смотрю картину, то как будто переписываю сценарий в своей голове. Думаю: ну вот, если б тут вот так, а тут вот этак, здесь – финал не такой. Наверно, это профессиональная деформация, что придумываю другие финалы – нормальные то есть (смеется).
Паника – недопустимая вещь
Трудности в кино возникают на каждом шагу. Например, мы снимали сериал «Красные браслеты» в экспедиции в Туапсе. Как это часто бывает под конец съемок, у нас накопились «хвосты». Времени катастрофически не хватало. Смена была огромная, длилась порядка 23 часов. Дневная смена переходила в ночную. Отменить или перенести эти смены было нельзя, потому что у нас играли молодые актеры, а их не отпускали на съемки педагоги театральных вузов. Это был единственный день, когда удалось соединить вместе всех шестерых. Огромная ночная смена, где мы запускаем реальные фейерверки с моря. На крыше больницы герои смотрят на фейерверки, радуются, – огромное количество кадров. Дорогостоящая смена.
И в этот момент начинается буря, шторм, страшный ливень. Волна приходит очень резко, и все пиротехнические установки заливает водой. Все. Мы не можем снимать. Продюсеры мне говорят, что этой сцены не будет, потому что мы больше не сможем привезти актеров. И у нас нет денег на то, чтобы второй раз это все сделать. А это ключевая сцена одной из серий. Это было очень тяжело. Я была в отчаянии. В таких ситуациях надо собраться и делать все, что от тебя зависит. Поэтому пришлось развернуть военные действия. В итоге мы все-таки сняли эту сцену в другой день.
Когда наталкиваешься на невозможность реализации того, что планировал, из-за форс-мажоров, погоды, денег, продюсерской воли, чего-то еще… Когда тебя просят «давайте обойдемся без этого» – все это способно довести до отчаяния.
Я не знаю, как у других происходит, но у меня в такой момент нет ни секунды рефлексии. Есть ситуация, в которой нужно действовать, а не ходить и справляться со своим горем. На площадке 50–70 человек. За каждого из них и за весь процесс в деталях ты несешь ответственность. Поэтому не с собой справляться надо, а с конкретной ситуацией, которая требует моего срочного вмешательства, адекватности. Если я впаду в истерику, то кто будет все делать? Паника – недопустимая вещь.
Во время съемок держит невероятная ответственность, адреналин, множество всяких чувств. Несешься, как бешеный поезд под горочку, и некогда остановиться и что-то осмыслить. Каждый день расписан. Нужно молниеносно принимать миллион решений, разгребать бесконечное число проблем от выбора пуговиц и помады до каких-то серьезных ситуаций, когда что-то рушится, что-то не получается.
Только потом, когда съемки заканчиваются, все это настигает. Может вылиться в форме апатии, депрессии или неприятия материала на монтаже, вплоть до ненависти. Когда организм расслабляется, не нужно каждый день вставать в шесть утра и дальше нестись, рефлексия как процесс запускается и может во всякие разные формы выливаться.
На монтаже сталкиваешься с действительностью материала
Мне кажется, любой режиссер скажет, что просмотр первой монтажной сборки – это чудовищный стресс, потому что имеешь какие-то ложные воспоминания о том, как это было, некую иллюзию, как все выглядело в дублях. На монтаже сталкиваешься с действительностью материала. Он такой, какой есть, и ничего с этим не сделаешь. Даже если тебе говорят, что материал прекрасный, все равно видишь в нем не то, что видел на съемках. Этот диссонанс начинает очень сильно мучить. Но в итоге ты привыкаешь к своему материалу. Раз посмотрел, два посмотрел, можно взять паузу. Не страдать нужно, а начинать работать – вот и все. Делать монтаж. Я не люблю всякие метания, страдания – это не про меня. Надо работать, и все.
Монтажных версий бывает реально много, я их не считаю. И они не всегда радикально отличаются друг от друга. Бывает что-то просто переставляется местами – и уже смысл фильма вдруг другой. Просматриваешь огромное количество вариантов, потому что невозможно оценить, например, финал, пока не посмотришь спокойно всю длину. Только при полном просмотре понятно, что и как работает. В результате фильм видишь немыслимое число раз. На монтаже не меньше тридцати, точно. Это очень много. Потом еще на звуке смотришь раз пять, на цветокоррекции, потом DCP-копию фильма и, наконец, на премьере, на фестивале. Премьеру я смотрю без эмоций. В этот момент кино будто отпускаешь, как дочку замуж. Я спокойно отношусь к тому, что говорят про фильм.
Моя жанровая территория – драма
Есть такие фильмы, которые прямо увлекают в себя, но, если смотреть в процентом соотношении, они
