Алый ангел - Элизабет Торнтон

Все было сделано нарочно, Колбурн не сомневался в этом. И он быстро положил бы конец этому завуалированному сопротивлению, если бы Саймон не попросил за девушку. Несчастное дитя все еще страдает от перенесенных повреждений, уверял Кэма его друг, и в немалой степени от тех, что пришлись на ее ребра.

– Ребра? – спросил Кэм.

Он впервые слышал об этом. Взгляд Колбурна метнулся к Габриель. Та страдальчески улыбнулась и приложила руку к ребрам, пониже холмика груди. Угрызения совести стали терзать герцога. Только позднее Кэм осознал, что девушка была прирожденной актрисой. Она дразнила его. Или наказывала. Или ясно давала понять, чтобы он держал дистанцию.

Кэм был благодарен за этот урок. Одному Господу известно, какие глупые фантазии он начинал питать по отношению к Габриель. Колбурн не в первый раз поймал себя на мысли, что ему ужасно хотелось бы никогда не встречаться с Габриель де Бриенн.

Слава Богу, он сможет передохнуть. Утром он отправится в Лондон, чтобы теперь, когда Франции объявили войну, принять участие в неизбежных дебатах в палате общин. Эти две недели, когда Кэм будет отсутствовать, за Габриель должен был присматривать Лэнсинг. Герцогу следовало посочувствовать другу. Однако, как Колбурн ни старался, ему не удалось обнаружить в себе жалости к Лэнсингу. Саймон питал слабость к этой девушке. Чего нельзя было сказать о Луизе, особенно после сегодняшнего вечера. Кэм рассчитывал, что Луизе удастся немного сбить спесь с Габриель де Бриенн. При этой мысли он улыбнулся.

Подойдя к двери в комнату Луизы, Колбурн тихонько постучал и вошел. Его ждали. На Луизе был полупрозрачный шелковый пеньюар, который больше обнажал, чем скрывал. Француженка приветствовала Кэма теплой улыбкой и простертыми навстречу руками. Искушенный взгляд Кэма медленно заскользил по великолепной фигуре Луизы. Герцог улыбнулся француженке, томно, интимно. Вот женщина, которая знает, что такое быть женщиной. Аромат ее волос наполнял легкие. Ее кожа была гладкой и ухоженной. Испорченное настроение герцога стало подниматься.

Кэм не дал Луизе заговорить, осыпав ее требовательными поцелуями. Ему не хотелось говорить. Ему не хотелось думать. Он хотел забыться, раствориться в удовольствии. Кэму хотелось насыщаться, пока образ Габриель де Бриенн не будет предан забвению. Желание поднялось в нем, горячее и непреодолимое. Он застонал и бросил Луизу на постель.

Глава 9

18 мая 1803 года его величество Георг Третий в один из моментов наибольшего просветления разума объявил войну Франции. Пять дней спустя палата общин собралась, чтобы обсудить принятую Британией позицию. Ожидалось, что давние политические соперники, Уильям Питт и Чарльз Джеймс Фокс, лидеры партий тори и вигов соответственно, выступят каждый с речью своей жизни. Клубы этих джентльменов на Сент-Джеймс-стрит пустовали, поскольку весь Лондон бросился в Вестминстерский дворец,[42] чтобы раздобыть приглашение. Для представителей простого народа было зарезервировано небольшое количество мест.

Кэм, скучая, обводил взглядом заполненные до отказа галереи, иногда кивая в ответ на случайные приветствия. Свободных мест не было. Поговаривали даже, что парламентские репортеры, замешкавшиеся с выбором места, вообще не смогли добыть приглашения. И никого нельзя было убелить поступиться своим местом, чтобы текст речи Питта вовремя попал в редакцию и был опубликован в утренних газетах.

Дебаты продолжались уже больше часа, а появления Питта еще только ожидали. В очередной раз Кэм подавил зевоту. Дайсону тяжело было разделять всеобщее волнение по поводу предстоящего визита мистера Питта. Кэму с головой хватило волнений, пережитых за последний месяц. Ему стало интересно, не происходит ли в Данрадене что-нибудь важное, но герцог решил, что лучше ему об этом не знать.

Кэма уже начала одолевать дремота, как вдруг его разбудили крики: «Мистер Питт! Мистер Питт!»

Кэм увидел, как Питт уверенным шагом прошествовал к своему обычному месту в третьем ряду за министерской скамьей, рядом с одной из колонн. Вся палата общин с нетерпением ожидала начала его выступления. Оратор, занимавший трибуну, сжал свою речь до коротенького вывода и сел на место. Когда Питт встал, зал приветствовал его шквалом аплодисментов.

Несмотря на то, что аргументы Питта в пользу возобновления военных действий были предсказуемы, Кэм поймал себя на том, что вместе с остальными прислушивается к каждому слову. Мистер Питт не позволял себе увлекаться красноречием. Но слово тут, фраза там – и все соединялось в цепь рассуждений, логика которых была неопровержимой. Этот человек мог убедить в своей правоте практически всех. «Всех, кроме, конечно, мистера Фокса», – поправился Кэм, отыскав взглядом этого тучного джентльмена на другой стороне палаты, в первом ряду скамей оппозиции его величества. А там, где находился мистер Фокс, вполне естественно было увидеть и Ричарда Шеридана.

Час послушав речь мистера Питта, Кэм почувствовал, как закипают от негодования слушатели при перечислении длинного списка жалоб на первого консула Франции. Среди грехов Бонапарта не последнее место занимали его секретные методы получения информации военного характера. «Коммерческие агенты» – такой эвфемизм употреблял Питт. «Чертовы шпионы!» – шептали в обеих сторонах палаты. Это был единственный пункт из длинного списка прегрешений Бонапарта, о котором Питт говорил со всей страстью, какую только был способен вложить в слова. Кэм не единожды почувствовал укол совести, и ему пришлось напомнить себе, что мистер Питт кое в чем был чересчур щепетилен. Питт никогда бы не понял, а тем более не одобрил нетрадиционных методов, с помощью которых Кэм влиял на события.

Питт говорил, не прерываясь, почти два часа, и лишь иногда заглядывал в свои записи. Свою речь политик завершил призывом признать, что решение возобновить войну было верным и что это решение нужно воспринимать не как исключительно оборонительное – предупредить вторжение, – но и как наступательное – избавить мир от тирана. Когда оратор сел, рукоплескания были оглушительными.

Теперь все взгляды устремились к мистеру Фоксу. Однако мистер Фокс, который всегда, сколько его помнили, без колебаний отвечал на двухчасовую речь двухчасовым опровержением, в этот вечер решил не выступать. Предложение отложить дебаты до завтрашнего вечера быстро согласовали, и палата общин опустела рано, чуть позже десяти вечера.

В коридоре Кэм столкнулся лицом к лицу с Ричардом Шериданом.

– Что ж, Дайсон, – сказал Шеридан, – насколько я понимаю, вы очень довольны после сегодняшнего выступлении Питта?