Далеко от яблони - Робин Бенуэй

не имел против адаптации. Перескакиваешь с одного камешка на другой, по пути овладеваешь профессиональными секретами, поднимаешь свой уровень – прокачиваешь навыки перед финальным боем. Хоакин подмечал, молятся ли в этой семье перед едой, стелют ли на колени салфетки, кладут ли на стол локти, а потом старательно все копировал.

Зато когда окружающие считали, что он чего-то не знает, Хоакин по-настоящему расстраивался. Он до сих пор помнит ту опекуншу, немолодую женщину, от которой стойко и приторно-сладко пахло розами, будто кто-то растер в порошок розовые лепестки и обсыпал ими ее одежду. Как только Хоакин переступил порог ее дома, она присела перед ним на корточки, улыбнулась пожелтелыми зубами и спросила: «Солнышко, ты ведь знаешь, что такое чай со льдом?»

Он сразу понял: она спросила об этом, потому что он похож на мексиканца. Узнал Хоакин и эту нарочито медленную речь – на случай, если он не владеет английским (можно подумать, если растягивать слова, тебя сразу поймут!), и скрытое за вопросом убеждение, что он незнаком с такой обыденной вещью, как чертов чай со льдом. Когда Хоакин кивнул и сказал «да», женщина чуть ли не обиделась, как если бы рассчитывала первой водрузить флаг на горе Хоакин, а ее опередили. С того дня он возненавидел чай со льдом.

За ужином Марк и Линда постоянно переглядывались. Хоакин крутил головой, словно на теннисном матче. Наконец он не выдержал.

– Что? – спросил он, накалывая на вилку кусочек брокколи. (В этой семье Хоакин приучился есть овощи трижды в день; к шпинату и брокколи он относился нормально, а вот брюссельскую капусту на дух не переносил, даже жаренную на сливочном масле.)

– Что «что»? – отозвался Марк. Собственно, так он отвечал всегда.

– Вы все время переглядываетесь. – Хоакин показал на обоих вилкой. – Значит, что-то не так.

Марк и Линда снова посмотрели друг на друга.

– Вот опять!

Линда улыбнулась.

– Мы лишь собирались побеседовать с тобой о том, про что говорили месяц назад.

Хоакин отложил в сторону вилку и расправил салфетку. (Салфетка – на коленях.)

– А, – сказал он.

Марк прочистил горло, и Хоакин сразу понял, что тот волнуется. Характерных признаков было много, но этот – самый явный.

– Мы просто хотим знать, хватило ли тебе времени все обдумать. Месяц у тебя выдался напряженный: новость о сестрах, знакомство с Майей и Грейс и все такое прочее…

– Но, – быстро подхватила Линда, – если тебе нужно еще время, мы готовы ждать. Милый, мы ни в коем случае на тебя не давим.

Хоакин думал об этом так много и долго, что вряд ли у него могли появиться какие-то новые мысли.

– Да, мне нужно еще время, – сказал он. – Не беспокойтесь.

Марк снова кашлянул. Линда попыталась спрятать мелькнувшую на лице надежду, однако у нее вообще плохо получалось скрывать эмоции.

Хоакин вспомнил про Грейс, вставшую на защиту своей семьи, про развод Майиных родителей и переезд ее отца.

– Можно вопрос?

Марк и Линда разом выпрямились и стали похожи на испуганных кроликов, навостривших уши.

– Разумеется, – кивнул Марк. – Вполне естественно, что у тебя возникают вопросы. Мы всегда готовы ответить на них.

– И ответить правдиво, – прибавила Линда. Она понимала, что для Хоакина это важно.

– Ладно, – медленно произнес Хоакин, откинувшись на спинку стула. – В общем, если я скажу «нет», то есть откажусь от усыновления, мне придется уйти?

У Линды как-то сразу вытянулось лицо, а Марк стал похож на гелиевый шарик, который семилетнему Хоакину подарили на детском дне рождения. Он так радовался, когда принес это чудо домой, однако назавтра шарик почти полностью сдулся. Глядя сейчас на Марка, Хоакин чувствовал себя так же паршиво, как в то утро, когда проснулся и увидел сморщенный шарик.

– В смысле, я пока не говорю «нет», – поспешно добавил он, – я только… Короче, я просто хочу знать. – Теперь уже он нервно кашлянул.

– Хоакин, – промолвила Линда тем ласковым тоном, которым всегда разговаривала с ним, если у него случался ночной кошмар, как будто голос служил защитным барьером между ним и всем плохим, что могло произойти. – Какое бы решение ты ни принял, что бы ни ждало нас в будущем, в нашем доме для тебя всегда есть место.

Хоакин кивнул, стараясь не замечать комок в горле.

– Ты обсуждал это с психологом? – спросил Марк.

Хоакин опять кивнул.

Ничего он не обсуждал. Знал, что Ана за усыновление на все сто процентов, и не хотел, чтобы она заставила его колебаться. Хоакин давно сообразил: прежде чем обсуждать тот или иной вопрос с Аной, сперва нужно все как следует просчитать для себя, иначе она просто-напросто спутает все его мысли, и он вообще перестанет быть в чем-либо уверенным.

– Я сказал ей, что сначала должен все обдумать самостоятельно. – Он выдал полуправду, а значит, не совсем солгал. – Я только хотел узнать, что будет, если я откажусь.

Несколько секунд Марк молчал, потом спросил:

– Тебя пугает, что будет, если ты скажешь «да»?

С адаптацией, как успел заметить Хоакин, есть еще одна штука: когда ты осваиваешься в семье настолько, что можешь читать по лицам, через какое-то время ее члены приобретают ту же способность: твои страхи становятся видны еще до того, как ты сам успел их осознать.

– Это ведь в любом случае означает перемены, так? – Хоакин начал вставать из-за стола. – Можно я пойду?

– Хоакин, – проговорила Линда, и он замер на полусогнутых. – Нас не пугает усыновление, если это то, о чем ты волнуешься. Мы с Марком тебя любим. Мы тебя знаем. И доверяем тебе. Безоговорочно.

Линда сейчас думает о Бьюкененах, выписках из больничной карты, рентгеновском снимке сломанной руки Хоакина?

– Я не боюсь, – сказал он и кашлянул. Черт.

– Если и так, все в порядке… – начал Марк, но Линда его перебила:

– Ты действительно очень нам нужен.

– Я знаю, – сказал Хоакин обоим. – Знаю.

Да, на самом деле знал. Именно это и вызывало у него чудовищную панику.

На следующий день в школе Хоакин встретил Бёрди. По правде говоря, высокая вероятность такой встречи существовала каждый день. (После их разрыва Хоакин осторожно попытался продвинуть идею о переходе в другую школу, но Марк с Линдой отвергли ее наотрез.) Тогда Хоакин изменил маршрут и свой привычный распорядок: ходил другими коридорами, идя на английский, выбирал длинный кружной путь, а не короткий, через школьный двор, где раньше держал Бёрди за руку, а потом целовал на прощанье. «Гутьеррес!» – сверкая глазами, гневно восклицал завуч, когда заставал их целующимися. «А почему вы мою фамилию никогда не называете?» – однажды дерзко спросила