Далеко от яблони - Робин Бенуэй

Майя кивнула. Хотя… Насколько важно? Ее семья, к примеру, разваливается на части.

Поздним вечером, когда она залезла под одеяло, в доме царила блаженная тишина. Лорен уже спала. До этого они вместе смотрели телик, а мама наверху разговаривала по телефону. Майя слышала голос, но слов разобрать не удавалось, и потому было непонятно, заплетается мамин язык или нет. Лорен привалилась к сестре на диване и даже не пискнула, когда Майя переключилась со свадебного реалити-шоу на дурацкий фильм, дешевую романтическую комедию, виденную уже сто раз.

Она отправила Клер несколько сообщений, но та молчала, и теперь темный ползучий стебель словно бы опутывал Майин мобильник, не пропуская эсэмэски Клер. Разумеется, причин, по которым Клер не отвечает, могло быть миллион: делает уроки, наказана, сдохла батарейка, ушла в кино с бабушкой, да что угодно, – и все равно Майя упорно поглядывала на телефон и, перечитывая свое сообщение, оставшееся без ответа («Папа от нас съехал»), все больше и больше злилась.

К тому времени, когда ее голова наконец коснулась подушки, Майя ощущала страшную усталость. Сперва она даже порадовалась – в кои-то веки не слышно приглушенных звуков семейного скандала, – но после целого часа безуспешных попыток заснуть осознала, что тишина в доме слишком громкая. Мертвая. Теперь Майя слышала почти каждый звук, включая малейшие стуки и шорохи, навевавшие мысли, что кто-то пытается пробраться в дом. Нелепость, конечно. Майя живет едва ли не в самом безопасном (кое-кто, в том числе она сама, сказал бы, в наискучнейшем) квартале Америки. Естественно, никто к ним не полезет. С другой стороны, прежде она не задумывалась о потенциальных угрозах. Если что, папа всегда бы их защитил. Даже когда он уезжал в командировки, Майя знала, что рано или поздно он вернется. А теперь? Она и не представляла, что тишина может быть настолько пугающей.

В конце концов Майя забылась беспокойным сном. Разбудило ее жужжание мобильного: эсэмэска от Клер!

Ох, сочувствую. А мы с семьей ходили в турпоход, только что вернулись к цивилизации. Ты как там?

Майя напрочь забыла про этот поход. Какая же она дура, что переживала из-за молчания Клер! Большой палец надолго завис над экраном, точно в алфавите не хватало букв, чтобы сложить в слова все, что хотела высказать Майя, все, что рвалось из души.

Где ты была?

Я так в тебе нуждалась.

Ты мне нужна.

Мне страшно от того, как сильно ты мне нужна.

Вместо этого она написала:

Я в порядке. Ложусь спать. Поговорим завтра.

Отправив сообщение, Майя нашла в телефоне песню, которую в последний раз слушала очень давно, еще до знакомства с Клер, и заснула под нее. Текст песни заполнил собой тишину в комнате, эту внезапно образовавшуюся пустоту, что неумолимо ширилась и подбиралась к Майиному сердцу.

Хоакин

– Как поживают Майя и Грейс? – полюбопытствовал Марк с водительского сиденья. В поездках по скоростным шоссе Линда при всякой возможности передавала руль мужу: трасса заставляла ее нервничать. По мнению же Хоакина, когда на трассе машину вела Линда, в салоне нервничали все.

– Нормально, – сказал он, потом прибавил: – Родители Майи разводятся. – Знал, что ответ «нормально» Марка и Линду не удовлетворит. Они, как всегда, ждут подробностей.

– Едва ли это нормально, – заметила Линда, развернувшись на сто восемьдесят градусов. Как у нее это получается? Если Хоакин садился в автомобиле против хода движения, его сразу начинало тошнить.

– Не то чтобы нормально нормально, – пояснил он. – Я имел в виду, что руки-ноги у них целы, вот и все.

– У твоего понятия «нормально» весьма низкая планка, – засмеялся Марк, перестраиваясь на другую полосу.

– А Грейс побила одноклассника, – сообщил Хоакин.

– Ты точно не хочешь сменить оценку? – поинтересовалась Линда, а Марк в то же время переспросил:

– Грейс побила одноклассника? Да она как котенок.

Хоакин не понял, что это означает, но уточнять не стал. Порой Марку на ум приходили странные, замысловатые вещи.

– Кажется, кто-то в школе плохо отозвался о ее семье, вот она и отлупила обидчика.

Вечером, сидя в комнате, Хоакин пожалел о своих словах. Не о том, что говорил про Грейс, а о советах сестрам насчет правильной постановки кулака. Теперь Марк и Линда могут счесть его агрессивным, а то и задуматься, с какой стати он вообще умеет размахивать кулаками.

На самом деле Хоакину еще не приходилось драться. Но в десятилетнем возрасте он жил в семье – помимо него, там были две сводные сестры, тоже приемные, и старшая родная дочь, – где мама работала помощницей директора фирмы в Лонг-Бич, а отец занимался боксом на любительском уровне. Хоакин поначалу опасался возможных последствий жизни рядом с боксером, однако приемный папа на поверку оказался очень добродушным человеком. Он даже показывал, как нужно отрабатывать удары на груше, что висела в гараже, слишком захламленном для того, чтобы держать там машину.

«Смотри, вот так, – однажды сказал он Хоакину, аккуратно подогнув его большой палец и превратив детскую ручку в безупречный твердый кулак. – Теперь бей по груше. Бей со всей силы».

Хоакин ударил. Сильно. Он понял, что отцу просто доставляет удовольствие возиться с мальчишкой (девочки определенно не желали по чему-то там молотить в пыльном гараже). Дом тоже был прекрасный, один из лучших среди всех, где довелось побывать Хоакину, но потом какой-то социальный инспектор рассчитал, что на квадратный метр жилья приходится слишком много детей, и, поскольку Хоакина взяли позже остальных, сработало правило: кто последним пришел, тот выбывает первым. После этого он и попал к Бьюкененам.

За свои семнадцать лет Хоакин усвоил многое. Постоянные переезды из семьи в семью научили его приспосабливаться к обстановке, менять цвет кожи, подобно хамелеону, чтобы сливаться с окружением. Он верил, что, если говорить правильные фразы и совершать правильные поступки, никто не заподозрит в нем приемыша. Все – соседи, учителя и ученики в школе, доставщик бакалейных товаров – будут думать, что для родителей он обычный биологический ребенок, кровь от крови, дитя, которое нельзя отдать, заменить или выставить за дверь.

В той семье его научили боксировать. В другой, где отец был шеф-кондитером модного ресторана в Лос-Анджелесе, он узнал, как печь хлеб и восхитительное печенье с шоколадной крошкой. Третья мама обучила его каллиграфии, а один из старших сводных братьев разбирался в раннем панке и частенько протягивал ему диски со словами: «Держи. Такого ты точно еще не слышал». Внимание было Хоакину приятно, в отличие от музыки. Она его раздражала.

Он ничего