Пришелец - Александр Волков

— А кто есть дьявол? — спросил Эрних.

— Вечный враг рода человеческого, принимающий бессчетное число обличий, — строго ответил падре и отошел к мачте, перебирая пухлыми пальцами гирлянду деревянных бус на груди и вполголоса бормоча непонятные Эрниху заклинания.

И вот теперь, оставшись наедине с тяжелым томиком в потертом кожаном переплете с оттиснутым на поверхности крестом, Эрних распознавал в строгих черных полосках значков те самые слова, которые говорил падре. Впрочем, он почти слово в слово повторял то, что говорил своему неведомому племени их жрец Христос: не убий! не укради! Но спутники падре, Норман и его свита, убивали и грабили людей у него на глазах, но падре почему-то обращал слова их общего жреца к его вырезанному на кресте изображению и ни разу не попробовал остановить грабеж или убийство. Еще Христос говорил, что человек должен иметь только одну жену, но Эрних видел, как по вечерам гардары отпирают загон с женщинами, и те покорно идут за ними и исчезают за дверью большой общей каюты. Выходили они под утро, и шатало их так, словно они всю ночь стояли на штурвале или сидели на веслах.

Весла всю ночь мерно черпали волну за кормой, Норман порой выходил на палубу, смотрел на звезды в трубку, укрепленную на поверхности особым образом размеченного круга, делал какие-то пометки в большой белой книге и бил в медный колокол, подвешенный к мачте над самым штурвалом. Когда он отбивал четыре удара, матрос, стоявший за штурвалом, уступал свое место следующему, а тот, прежде чем взяться за короткие, до блеска отполированные ладонями рукоятки, перебрасывался парой слов с Норманом и смотрел на расчерченный круг.

У Нормана была своя отдельная каюта на носу корабля. Там жила стройная наложница, закрывавшая пол-лица черным кружевным платком и выходившая на палубу только вечерами, когда гардары уже уводили к себе женщин и из-под палубы уже начинали пробиваться звуки песни, составленной нестройными грубыми голосами.

Тингу, невесту Бэрга из племени маанов, угнанную кассами на продажу и так же, как прочие, захваченную гардарами на торговой площади, они не забирали. Эрних, излечив от лихорадки наложницу Нормана, сказал тому, что Тинга хранит в себе некую священную силу, а потому должна оставаться девственной.

— Ты, конечно, врешь, — ухмыльнулся тот, выслушав Эрниха, — и если бы Сафи умерла от лихорадки, я бы плюнул и на ее священную силу и на ее девственность! Но Сафи жива, и даю слово капитана: пока она будет жить, твою Тингу никто не тронет!

Эрних, спустившись в трюм к гребцам, не стал передавать Бэргу весь этот разговор, сказав только суть. Тот хотел еще кое-что спросить, но стоявший рядом гардар ткнул ему в зубы ствол пистолета, потому что разговор шел на кеттском и стражнику это не понравилось. Поговорить с Бэргом удалось только на другой день, когда сидевший рядом с ним зуар, захваченный в стране Уни, вдруг упал грудью на весло, и, для того чтобы вытащить его из трюма, гардарам пришлось изрядно повозиться с цепью и замком. Это их отвлекло, шум волн и треск бортов заглушил голоса, и Бэрг, резко за руку притянувший к себе Эрниха, зашептал ему в самое ухо: «Помоги нам договориться, и мы перебьем всех этих мерзавцев!»

— Еще рано, — ответил Эрних, — я не знаю, как управлять кораблем.

— А Сконн? Ты говорил с ним?

— Говорил, но он тоже никогда не плавал на таких кораблях, — громко прошептал Эрних, — а еще он сказал, что в неопытных руках это — плавучая могила!

Мертвого зуара выволокли на палубу и скинули за борт, а его место занял один из гардаров, проигравшийся в карты и запустивший руку в сундучок с корабельной кассой. Он сделал это в один из вечеров, когда Сафи вышла на свою прогулку. Вечер был пасмурный, темный; гардар притаился за дверью каюты Нормана, незаметно проскользнул за спинами капитана и его наложницы и, наверное, преуспел бы в своем предприятии, но Норман неожиданно захлопнул за ним дверь и, что было уж совсем необычно, запер ее на ключ. Потом Эрних понял, что он просто играл с несчастным в кошки-мышки, искушая его, ибо обладал редкой способностью видеть и слышать не только то, что происходит перед его глазами и в пределах досягаемости обычных человеческих ушей.

В тот вечер прогулка несколько затянулась, а когда совсем стемнело, Норман сам взял факел из руки сопровождавшего их высокого черного слуги, дал Сафи ключ и приказал ей отпереть дверь каюты. Та послушно исполнила негромкий приказ своего повелителя, замок щелкнул, дверь сама собой распахнулась от толчка волны, и в темном проеме обрисовался силуэт дрожащего от страха человека.

— Подойди! — приказал Норман.

Тот безропотно повиновался и, переступив порог, рухнул на колени и пополз по палубе.

— Что прикажете делать с этим подобием Божьим, падре? — усмехнулся Норман, когда вор подполз к его ногам и ткнулся лбом в острые носки до блеска начищенных сапог.

Вопрос остался без ответа. Норман поднял голову, огляделся. Падре, опустив глаза, чуть слышно шептал молитву, перебирая пухлыми пальцами деревянные бусы. Черный слуга стоял прямой, как копье, и лишь сверкал блестящими, словно свежеочищенное яйцо, глазными белками. Сверкали красные отблески факела в глазах Сафи, смотрящих поверх края черной кружевной шали.

— Н-да, молчите, — пробормотал Норман, ткнув носком сапога в темя коленопреклоненного преступника. — Жаль, что у нас нет второго разбойника, — вдруг задумчиво проговорил он, — мы бы распяли их по обеим сторонам креста и посмотрели бы, как они будут живыми возноситься на небо!

— Не кощунствуй, Норман! — резко выкрикнул падре, вскинув голову. Он вытащил откуда-то из складок сутаны крест и высоко поднял его над головой.

— Спрячь подальше свою игрушку, — нахмурился Норман, наступив подошвой сапога на спутанные, всклокоченные волосы неподвижно распластавшегося перед ним вора. — Сафи, — продолжил он, чуть помолчав, — иди к себе, девочка моя!

Сафи бабочкой сложила ладони перед лицом, низко поклонилась и безмолвно исчезла в черноте дверного проема.

— Гуса! — негромко позвал он, не поворачивая головы.

— Я здесь, масса! — прогудел черный великан.

— Возьми этого слизняка и привяжи к мачте по другую сторону распятия! Пусть, пока жив, наш падре крепко помолится за его пропащую душу, а заодно вспомнит все заупокойные молитвы! Боюсь, что, как только мы достигнем Сатуальпы, они нам пригодятся!

— Ты, кажется, собирался торговать с ними, Норман, — сказал падре.

— Боюсь, что у меня не хватит монет, а этого назидания, — он с силой вонзил в темя вора зубчатое колесико шпоры, — будет недостаточно для всей моей сволочи! А когда у меня не хватает плоских золотых монет, я начинаю расплачиваться круглыми свинцовыми!