Пришелец - Александр Волков

— Я? — Норман замолчал, раскуривая трубку от тлеющего трута. — Я предлагаю тихо спустить его за борт и подумать о том, как отвлечь команду от ненужных мыслей, ведущих свое происхождение от тухлой воды и пустого желудка.

С этими словами он наклонился над мертвецом и сорвал с его шеи крест на тонкой золотой цепочке.

— Вы согласны со мной, святой отец? — спросил он, опуская крест в карман халата.

— Только перед тем, как делать это, не забудь вынуть из его уха серьгу с рубином и тремя бриллиантами, — буркнул падре, — а то как бы акула не обломала зубы об эти камешки!

— О, разумеется! — негромко рассмеялся Норман. — Ведь я внес в судебную палату магистрата залог за этого висельника, и кто же теперь возместит мне убытки, как не он сам?

Стиснув зубами трубку, он склонился над мертвецом и стал один за другим стаскивать тяжелые массивные перстни с его темных скрюченных пальцев.

— А ты что уставился? — вдруг рявкнул он, подняв глаза на Эрниха. — Иди, здесь я управлюсь без помощников! И не вздумай болтать! — негромко добавил он в спину уходящему Эрниху.

Эрних рассеянно кивнул головой, но днем, оказавшись в трюме, пересказал то, что видел, дважды: сперва — на кеттском — Дильсу, а затем прикованному рядом с ним гардару на его запутанном щелкающем наречии. Люс — так звали гардара — молча выслушал всю историю, переспросил, как выглядели перстни на пальцах покойника, и, узнав, что на печатке одного из них была мелкими гранатами выложена роза и на другом — человеческий череп с тонко ограненными черными бриллиантами в глазницах, сказал, что самоубийцу звали Джума.

— Так ты, выходит, сам видел, как капитан стаскивал с его пальцев все эти побрякушки? — спросил он еще раз после того, как Эрних закончил рассказ.

— Да, — сказал он, — к тому же Норман, прежде чем опустить перстень в карман, подсвечивал его тлеющим концом трута, так что я вполне отчетливо мог разглядеть все до мелочей…

— Да-да, — перебил Люс, прислушиваясь к шагам над головой и поглядывая на распахнутый люк трюма, — но я как-то не очень верю в то, что наш Джума сам полез в петлю! Он играл как сам дьявол! У него была золотая вставная челюсть и жемчужный глаз с огромным зрачком из полированного черного бриллианта! Когда он начинал проигрывать, нарвавшись на такого же шулера, как он сам, то в ярости выдирал глаз, челюсть, швырял все это на стол, а пока тот разглядывал все эти диковинки, Джума менял колоду или кости, которые заранее готовил ему я, получая свою долю от выигрыша! Сколько раз мы с ним проделывали эти штуки в портовых кабаках, и не было случая, чтобы хоть кто-то поймал нас на этом фокусе! И только в последний раз я был пьян и подсунул ему колоду не с той «рубашкой»! И за это Джума обобрал меня до последнего дирхема. Собаке, конечно, собачья смерть, но я бы очень хотел знать, крепко ли спал в ту ночь черный телохранитель нашего капитана?

Тут над их головами ритмично заскрипели доски, и на верхних ступенях лесенки, ведущей в трюм, показались сапоги с широкими сморщенными раструбами. Люс замолк и, хлебнув темного настоя из протянутого Эрнихом ковшика, с силой навалился на весло.

А через пару дней на бледном пальце Нормана засветился жемчужный человеческий глаз, оправленный в золото. Он носил его совершенно открыто, не стесняясь тем, что черный бриллиантовый зрачок проступает сквозь дымчатое кружево манжет, осыпавших его ладони до кончиков ногтей. Но половине команды было уже все равно. Люди настолько ослабели от голода, что, соскальзывая по вантам на палубу, уже не уходили в свой отсек, а просто ложились на доски вдоль конских загонов и подолгу лежали так, жадно втягивая ноздрями запах конского пота и ногтями выскребая из щелей просыпавшееся зерно.

— Ничего-ничего, потерпите еще немного, — утешал их Норман, прохаживаясь вдоль загонов с трубкой в зубах и пощелкивая по доскам длинным гибким хлыстом.

Те же, у кого хватало сил спуститься в общую каюту, по большей части сидели молча и лишь изредка принимались вяло тузить друг, деля пойманную в крысоловку или проткнутую шпагой крысу.

Гребцам было легче: ветер изо дня в день напористо наполнял паруса, и прикованные в трюме не столько помогали ему, сколько дремали, сидя на влажных от мочи и ночной росы скамьях. Теперь их кормили раз в день, разливая по протянутым плошкам водянистую, воняющую гнилым луком похлебку с горькими чешуйками сала, плававшими поверху, и потому Эрних стал незаметно для Нормана добавлять в свой настой мелко накрошенный корень зелии, глушивший муки голода и навевавший измученным людям яркие отчетливые сны.

В одном из таких снов Бэрг увидел Тингу. Она стояла у стенки женского загона и, припав к узкой щели между досками, смотрела, как находившийся около мачты падре помахивал в душном полуденном мареве маленькой дымящейся плошкой, подвешенной к его пухлым коротким пальцам тремя сверкающими на солнце цепочками. На палубе перед ним лежал человек с высохшим до кости лицом. Глазницы его были прикрыты истертыми бурыми кружками, обеими руками человек крепко прижимал к плоской груди деревянный крест, и по тому, что грудь эта оставалась неподвижной, если не считать слабо шевелящихся от ветра лохмотьев, кое-как прикрывавших загоревшее до черноты тело, Тинга поняла, что человек мертв. Но вместе с ней это понял и Бэрг, смотревший сквозь щель между досками глазами Тинги и странным образом ощущающий себя как бы внутри ее тела. Странно было и то, что он, Бэрг, до этого ни разу не видевший той, которая была предназначена ему в жены, сразу понял, что это именно она, и тут же во сне решил по пробуждении непременно поблагодарить Эрниха за эту призрачную встречу. Но все эти мысли промелькнули в его уме в один миг и вновь отступили перед наползающей на глаза картиной, теперь уже озвученной щелкающими звуками незнакомой речи, ритмично изливающейся из бледных, окаймленных редкой пепельной щетиной губ падре. Тот говорил долго, певуче, и речь его сопровождалась лишь свистом ветра в корабельных снастях да редким постукиванием лошадиных копыт по доскам загона. Окончив свою речь, падре замолк, крестообразно взмахнул над мертвым дымящейся плошкой и отошел, уступив место двум гардарам. Они затолкали мертвеца в мешок, бросив ему в ноги несколько крупных гладких камней, словно специально приготовленных для такого случая, и, затянув узлом горловину, по доске спустили мешок за борт. Тут раздался всплеск, и Бэрг проснулся. В первый миг ему показалось, что он все еще смотрит перед собой глазами оставленной во сне Тинги. Услышал слабый топот на палубе и редкие радостные восклицания гардаров, часто повторявших одно слово «йуна! йуна!»